Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

письмо еще не готово? — Нет еще. Надо добавить, что вы мне продиктуете для моей сестры. — Так пишите: Любезная Юрсюль, я люблю тебя, конечно, меньше, чем ты того заслуживаешь, но так, как только может любить мое сердце. У меня много поводов, сокрушаться о твоем отсутствии, твое общество так мне приятно, твоя дружба так непохожа на чувства, в которых мне здесь признаются! Единственное, что утешает меня в разлуке с тобою, это уверенность, что я вскоре вновь увижу тебя.

— А для мадемуазель Фаншетты?

— Скажите, что я люблю ее, что она обожаемая мною девочка, что я возлагаю на нее все надежды и уверена, что она принесет мне успокоение. А больше я ничего не скажу — пишите от себя.

Прошу тебя передать моей суженой «Прекрасная Фаншетта; у вас сестра, которая внушает окружающим чувство благоговения ко всему, что связано с нею, а никто так не близок ей, как вы, никто ей так не дорог; судите же, как люблю я вас, вас, которой достаточно было бы и собственных чар, чтобы пленить мое сердце. Да, бесценная моя, клянусь: моей преданности не будет ни границ, ни конца; я буду счастлив, если вы хоть чуточку будете ценить моп чувства. Но боюсь, как бы мой дар не был вам безразличен! Пока же полагаюсь на свою сестру, пусть она лелеет вас вместо меня. Верьте, что все, чего бы она ни сказала вам от моего имени, куда бледнее того, что чувствует к своей обожаемой суженой.

Ее бесконечно преданный слуга, и т. д.».

Любезный друг считает, что записочка составлена прелестно и поздравляет Фаншетту. Я хочу приложиться к подолу ее платья; она резко отдергивает его; она не хочет допустить с моей стороны ни малейшей неверности ее возлюбленной девочке... Меня просят тебе сказать, что мы постоянно вспоминаем тебя и предпринимаем довольно решительные шаги, чтобы порадовать тебя и вызвать к нам... Ограничусь лишь таким намеком, остальное должно еще храниться в тайне.

Теперь я знаю подробности вашего приключения в Тюильри; оно довольно забавно и я не вижу особых оснований так сетовать на ваших поклонников и на сад. Но меня удивляет, что ты забыла рассказать мне о молодом маркизе, который говорил тебе любезности, предложил вам свою карету, чтобы вызволить вас из толпы, и стал ждать ее возвращения, а не поехал с вами, дабы его учтивость не истолковали превратно. Кузина говорит, что он был очень скромен, располагал к себе услужливостью и казался привлекательным, хоть и был нехорош собою; однако кузина полагает, что ты даже не узнала бы его при встрече, ибо ни разу не взглянула на него. Ах, любезная моя сестрица, в наше время находишь столько женщин, которые сами себя предлагают, что скромным уже решительно нечего опасаться... Меня бранят за то, что я тебе это написал, и в то же время не хотят, чтобы я эти строчки зачеркнул. Кузина советует тебе вести себя всегда столь же осмотрительно, любить ее, любить Фаншетту и передать от нее поклон госпоже Канон.

А что до меня, любезная Юрсюль, то, клянусь, я люблю вас всех троих так, что моих чувств не выразить словами. Посему обещаю быть

вечным и неизменным другом вас всех троих.

ПИСЬМО LXXVI

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

Истинная любовь, какова бы она ни была в начальной стадии, всегда приводит к добродетели

Любезный Шарлатан, не хочу больше верить в твои лекарства. Наслаждайся сам радостями, которые ты так расхваливаешь, они не для меня. Я знаю утехи более сладостные и более острые, — я вкушаю их в нежной, незапятнанной дружбе. Как хорош был бы ты, любезный друг, если бы ограничивался радостями, которые я познал и предпочитаю всем остальным!.. Но я никого не осуждаю. Самое лучшее и неоспоримое твое правило — это безразличная терпимость; надо страдать безропотно, не убиваясь, не озлобляясь, и пусть каждый будет счастлив по-своему; клянусь тебе, что никогда не отступлю от этого правила... А ты все с Лоретой, не правда ли?.. Однако вот ты и стал верным, — а она-то не изменяет? А как же твое утверждение, что женщины — монеты, которым надлежит переходить из рук в руки? Ответьте на вопрос, прекрасный резонер! Или Вы в разладе с самим собою?.. Ну, ничего! Прощаю Вам все. Если вы отрекаетесь от прежних заблуждений потому, что Лора увлекла вас в новые, еще более упоительные, — так и то хорошо.

Я снова увиделся с обворожительной и ветреной Барон и весьма доволен ею, она — философ и все воспринимает с лучшей стороны. — Так как же? По-прежнему носитесь с устаревшими предрассудками? По-прежнему считаете, что вам должны быть верны... а сами себя, разумеется, считаете вполне свободным? — Да, по-прежнему. — Тем хуже для вас. В убытке вы один. — Как-нибудь утешусь. — Придется; но ведь это не всякому удается. — Вы сердитесь? — Не слишком, даже хочу с вами помириться. — И я тоже, от всего сердца. — Вы просто чудак, а в сущности-то вы — славный. — Вы называете, мадемуазель, чудачеством... — Боже, — воскликнула она, закрывая мне рот рукою, — вы, кажется, собираетесь сказать дерзость... Приходите вечером. — Я не преминул явиться, мы смеялись, танцевали, а потом (не знаю, как плутовка это устроила) у нас с нею произошел «разговор», во время которого она мне доказала, что права ничуть не менее, чем я. — Теперь вы свободны, — сказала она мне. — Я милостиво обошлась с неблагодарным и тем самым подтвердила наш разрыв.

Сейчас, утром, пишу тебе и недоумеваю: наш разговор был сон или действительность? Право же, наши взгляды слишком расходятся, чтобы я искал новой встречи; я говорю Чаровнице: прощай! В силу своей добродетели? Нет, по слабости; сердце мое неудержимо льнет к другой. Я раскаиваюсь в мимолетном желании, в легком вздохе, если он исторгнут у меня не ею... Приходится прервать письмо; двое моих братьев пришли повидаться со своими возлюбленными; сейчас я их туда отправлю...

По правде говоря, взгляды, изложенные в твоем последнем письме, до того странны, что я не решился переслать письмо старшему брату: боюсь, что оно приведет его в ужас[48]. Как? Ты считаешь, что все религии одинаково хороши, одинаково безразличны и полезны лишь как узда для норовистой лошади? Друг мой, тут уже проглядывает безбожник. Мне было бы очень прискорбно, если