Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

мне квартирка была просторной, но заброшенной и пустой. Прежние хозяева вынесли все, кроме сотни-другой мушиных трупиков. Что ж, крыша над головой есть, а остальное приложится. Я расстелил на полу флисовую куртку и штаны – получился неплохой матрасик. Осталось положить на него спальник, и роскошная постель была готова. До ночи было далеко, и я пошел знакомиться с обитателями конезавода.

– Ты верхом ездить умеешь? – говорит мне высокий чернявый конюх вместо приветствия. Его зовут Вадька, он один из самых молодых работников.

– Умею.

– А слабо отличить чистокровку от ахалтекинца?

– Не слабо.

– Тогда пошли.

Он подводит меня к обширной леваде, в которой пасутся кобылы с жеребятами. Золотисто-рыжие, гнедые, соловые, с элегантными длинными ногами и чуткими ушами.

– Попробуй определить, кто она, – Вадька тычет пальцем в ближайшую кобылу.

Я судорожно вспоминаю особенности ахалтекинцев и их отличия от чистокровок. Это одна из древнейших пород, не похожая на других ни статью, ни характером. Чуткие, нервные, они способны на настоящую привязанность к человеку, тогда как большинству лошадей все равно, кто на них ездит – важно лишь мастерство всадника. Тщетно хозяева надеются, что лошадь приветствует их ржанием по большой любви. Да, любовь есть, но не к человеку, а к морковке у него в руках.

Был на юге и более действенный способ добиться преданности лошади. Молодое животное сажали в яму, и каждый прохожий кидал в него камнем или палкой. Лишь хозяин приносил вкусную еду. Такая верность питалась не любовью, а ненавистью лошади ко всем людям за исключением хозяина. Многие всадники хотят, чтобы лошадь их искренне любила, но это ей не свойственно. Некоторые обманывают себя, покупая видимость любви за морковку. Но именно это качество я полагаю наиболее достойным уважения. Кони чужды слепой привязанности, они судят по делам. Можно скрыть от человека трусость, жестокость, слабость. Впечатлить его богатством, властью и умением жонглировать словами. Но лошадь оценивает тебя строго и беспристрастно, и горе тебе, если не сдашь экзамен этому гордому и мудрому учителю.

– Ну что застыл? – смеется Вадька. Ему лень ждать, пока я определюсь, и он отвечает за меня:

– Смотри: у чистокровок грива длиннее, а у текинцев вся холка – лысая. И шея выгибается прямо вверх. Ни у кого больше нет такой шеи. Разве что у лебедя.

Здесь еще сильны традиции древнего язычества, и весной лакцы, несмотря на осуждающее перешептывание соседей, широко отмечают праздник первой борозды

Башня – это сердце рода. К ней приезжают даже с севера, из самой Назрани, хотя южане пришельцев не очень-то жалуют за мусор и лишнюю суету

Народы, говорящие на разных языках, рассыпаны в таком изобилии, словно Вавилонская башня рухнула именно здесь

Люди легко рождаются и так же легко умирают

На земле почтеннейшую публику развлекал шут в козлиной маске с бубенцами

«В наших горах можешь смело приходить в любой дом. Везде будут и ночлег, и чай. А где у нас чай, там и голодным не останешься»

Опасность остается спутником пехлевана до сих пор – редкий канатоходец обходится без переломов. Ведь ходят, как и сотни лет назад, без страховки

«На нынешних свадьбах музыка неживая. Танцуют под синтезатор, а зурначи и барабанщики никому не нужны»

«Что мы с детьми бесплатно занимаемся, власти устраивает, а как финансировать, сомневаются: не пробухают ли казаки?»

Лучше всего традиции сохранились в Дагестане. Но и соседям есть что показать – суфийские обряды чеченцев, изобилие средневековых башен в Горной Ингушетии, народная вера осетин, музыка и современное искусство Кабардино-Балкарии…

Свадьба ознаменовалась танцами до глубокой ночи, на которые собралась чуть ли не вся деревня – от младенцев до старух

На склонах еще зеленела последняя трава осени, а вершины окрестных гор уже покрыл слепящий снег

«Мне ничего не надо, только бы детей вырастить, чтоб говорили про них:

“Хорошие люди. Должно быть, и отец их таким же был”»

Была весна, и мало где она чувствуется так щемяще-остро, как на Кавказе

Мы продолжаем разговор на завалинке у конюшни. Вскоре к нам присоединяются еще двое: худой Ваня с жиденькими усами цвета спелой пшеницы и Павел – молчаливый кряжистый мужик с туповатым, печальным взглядом пьяницы. Павлу лет сорок, а возраст Вани определить невозможно. Такие люди десятилетиями почти не меняются, и потом в один момент становятся стариками.

Казаки достают дешевые сигареты, и начинается извечный философский спор, верный спутник ночных пьянок и длительных перекуров. Разница лишь в том, что о чем ни ведется речь – о космосе, человеческой цивилизации или о женщинах – в ней то и дело проскальзывают кони.

– Женщины – словно лошади, – мечтательно говорит Вадька. – Самые лучшие не покоряются тебе сразу. Они сопротивляются – гордые, независимые. С ними поначалу тяжело. Но зато потом, когда твоя воля пересилит, такая отдаст тебе все, и будет несравнимо щедрее, чем скучная деревенская кляча, которую может заездить любой трус и дурак.

Вечереет. С поля приходит табун. Десятки лошадей толпятся у моста через речку, отделяющую конезавод от степи. Наконец ворота распахиваются, и лошадиный поток устремляется внутрь. Поднятая сотнями копыт, клубится пыль, и дрожит земля от конского топота. Слышны крики людей и звонкое ржанье. Конюхи запруживают лошадиную реку, разбивают на ручейки, которые послушно втекают в разверстые ворота конюшен. Все застывает до утра. Лошади отдыхают в денниках. Даже во сне они разные: боязливые дремлют стоя, как их осторожные дикие предки или косячные жеребцы, которые не высыпаются годами, дабы не прозевать попытку бунта. Другие лежат, беспечно разметав ноги на всю ширь денника. Кто-то тихонько посапывает, кто-то зычно храпит, издавая невероятные звуки. Если такого разбудить, вид у него будет смешной и нелепый: глупая спросонья физиономия, взлохмаченная грива, нижняя губа, болтающаяся, как тряпка. Но сегодня никто не потревожит лошадиный покой. На конезавод опускается душная южная