Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

На следующее утро в правлении значительно меньше народу

– многие отправились в Пятигорск смотреть «Большой приз». Раньше работников забирал специальный автобус, но на этот раз пришлось добираться своим ходом.

До города меня подбросил Георгий – веселый кавказец, у которого в соседней деревне нехитрый строительный бизнес. Он ехал на вокзал искать среди бомжей новых работников.

– Я им все устроил – и ночлег, и еду. Даже телевизор поставил! Что еще нужно? И все равно беда. Иной не успеет деньги получить, глядишь – пьяный валяется. Молодые, здоровые, а работать не хотят. Бездельники, вах! Приходится часто за новыми ездить…

Высаживая меня у вокзала в Минеральных Водах, он дружески хлопнул по плечу и сказал:

– Попадешь к нам, в Воскресэнское, заходи – гостем будешь! Постучи в любой дом в деревне и спроси, где живет грузын. Грузына все знают!

Пятигорский ипподром недалеко от города, у подножья горы Бештау. Сотни зрителей растекаются по деревянным трибунам, построенным по распоряжению маршала Буденного. Некоторые вплотную подходят к дорожке. Оттуда удобно фотографировать лошадей. К тому же толстый кавказец бойко торгует шашлыком в паре метров от ограждения. Совсем иная публика на втором этаже. Чиновники в летних шляпах советского образца и взлохмаченные старики оставляют на программке карандашом только им понятные пометки. У тотализатора – суматоха. Но самые опытные не спешат в кассы. Они выжидают. Наконец мимо трибун проносятся к стартовым боксам лошади. Кто-то мчится ровным галопом, кто-то летит стремглав, кто-то мотает головой и упирается, смущая болельщиков.

– Да, да! – шепчет старик с полным ртом металлических зубов. – Ровно идет, бестия! Красив, черти б его драли, сукина сына!

И только увидев собственными глазами пробежку, он несет в кассу замусоленный червонец.

Одна за другой выходят лошади на дорожки ипподрома. С именами пышными – Кимберлейн, Сакраменто; нелепыми – Абонемент, Вариант, Стилистика; и даже «деловыми» – Икея и Банкомат. Надменные чистокровки – продукт столетий труда английских селекционеров. Грациозные ахалтекинцы, у которых форма ушей и холки важнее спортивных качеств. Миниатюрные красавцы арабы – их хвосты воинственно подняты и колышутся на ветру, словно стяги. Большинство скачек начинается далеко за поворотом. Издали кажется, что всадники в ярких камзолах плывут по воздуху. Но вот они ближе, ближе – и все заслоняют лошади. Глаза горят, ноздри раздуваются, копыта гремят, как африканские барабаны. Что они чувствуют: азарт? Животный ужас, заставляющий трепетать огромное сердце и рваться сухожилия? Или, быть может, человек окончательно превратил их в живые механизмы, сотни килограммов мяса, имеющие лишь одну цель – бежать, бежать, бежать…

Когда я возвратился, конезавод молнией облетела радостная весть – одна из кобыл заняла второе место. Такой успех здесь выпадает нечасто. И дело не в лошадях – многие из них блестяще выступают в Москве и даже за рубежом. Но лишь после того, как переходят из конезавода к частникам. Только они правильно готовят их к соревнованиям и нанимают дорогих жокеев.

– Хочешь купаться? – спрашивает Ваня поздним вечером. Еще бы!

Он выкатывает мотоцикл – ржавую таратайку полувековой давности. Мотор не заводится. Конюх долго шаманит с металлическим брюхом. Наконец раздается хлопок, и двигатель выплевывает сгусток огня. Ваня удовлетворенно смеется. И точно – старинная колымага оживает. Мы лихо подъезжаем к конюшне. Внутри Павел пересыпает овес в большой мешок. Его руки дрожат от напряжения.

– Помочь? – спрашиваю я, еще не понимая, что происходит.

Он отрицательно мотает головой. Наконец туго набитый мешок перевязан бечевкой и водружен в коляску мотоцикла. Павел плюхается поверх него. Я усаживаюсь на заднее сиденье, и мы рывком трогаемся с места.

Вместо прямой асфальтовой дороги Ваня мчит на заболоченный берег. Мотор истерически всхлипывает. Свет фары нервно мечется по колдобинам и мелким всхолмьям. Мотоцикл скачет по ямам, козля, будто норовистый жеребец.

– Пригнись! – кричит Ваня, и тут же над головой из тьмы возникает огромная ветка.

Увернуться удалось с трудом.

Мы проезжаем засыпающий поселок, мотоцикл пересекает автомагистраль и, заложив крутой вираж, замирает у прямой полоски воды, поблескивающей в лунном свете.

– Канал, – коротко поясняет Ваня. – Вода – прямо из Кубани. Чистая, не бойся. Только за проволоку держись, когда выходить будешь, а то бетон скользкий, весь в водорослях.

Мы раздеваемся и прыгаем в воду. Неглубоко. Косые бетонные плиты сходятся внизу почти под прямым углом. Тела фосфоресцируют в свете звезд.

Когда я выбрался из канала, Ваня и Павел уже прикладывались по очереди к горлышку бутылки.

– Хлебни-ка, – Ваня щедрым жестом протянул ее мне.

Я понюхал и отшатнулся. От мощной волны сивухи зарябило в глазах. Павел и Ваня быстро допили остатки, и мы пустились в обратный путь.

Мотоцикл остановился, фырча и отдуваясь, рядом с домом Вани. Хозяин при помощи Павла выволок мешок из коляски и оттащил во двор. Стол на веранде, словно скатерть-самобранка, мигом наполнился угощениями. Огромная кастрюля супа с домашней лапшой источала вкусный пар, рядом примостилась сковорода с шипящей яичницей. Почетное место в центре занимала, естественно, бутылка водки.

– Знакомься: моя супружница, – радушно произнес Ваня, указав на стоявшую в дверях хозяйку дома. Вокруг деловито сновали трое сыновей, серьезных и молчаливых. Самому старшему не было и десяти. В руке он сжимал топор.

– Сам-то ты женат?

Я отрицательно покачал головой.

– Зря! – осуждающе сказал Ваня. – Обязательно скорее женись. Я как из десантуры пришел, много тут дел натворил. Ничто не сдерживало, понимаешь? Здесь нравы строгие. Участковый прошлый хотел порядок навести, так очередь

в спину получил. Новый – наш человек, дружу с ним пока, да придет и его черед… Сволочь ментовская… У нас ведь тут у многих оружие припрятано. И тоска смертная… Так я и понял: либо женюсь, либо загремлю в тюрьму ко всем чертям.

– Это точно, – буркнул Павел, пережевывая кусок яичницы.

– Жениться – первое дело…

– И вот, живу помаленьку, – продолжил Ваня. – Свой дом, свои дети. Мои ведь дети, Глаша?

– Твои, твои, – без улыбки ответила жена.

– То-то же! – погрозил Ваня пальцем, отчего-то сразу повеселев.

– На следующей неделе немцы приезжают, будут лошадей покупать. Обязательно сходи посмотри! Петр Саввич им всех показывать будет, и чистокровок, и ахалтекинцев. Красота! Наливай, Паша! За лошадей!

– Ваня! Может, хватит? – спросила жена.

– Наливай, кому сказал!

Я едва пригубил водку, а мои новые приятели уже осушили стаканы.

– Нам вообще-то пить нельзя, – Ваня доверительно дыхнул в лицо перегаром. Его светлые наивные глаза поблескивали.

– Почему?

– Мы – молокане. Религия такая. У нас тут и церковь есть. Красивая! Обязательно тебе покажу. Мы пришли сюда из Турции.

– Мусульмане, что ли?

– Нет же, христиане. Разве я похож