журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Чему, впрочем, удивляться, если советская критика и в 70-х о романе Е.Замятина писала так: „Утопия Замятина пророчит, что человек превратится в ноль, а общество станет скопищем муравьев... все до единого принципы, которые Замятин приписывает коммунизму — это доведение до предела логики империализма“ (А.Рюриков, „Через 100 и 1000 лет“; не худшая, кстати, книжка о советской фантастике, — Г.П.).

Если когда-то герой А.Грина („Фанданго") мог заявить: „Я остаюсь честным, потому что люблю честность., а странные герои Натальи Бромлей откровенно ничего и никого не боясь заболевали „недугом расщепления идей", то в 40-50-х фантасты старались вообще не касаться таких вещей. Официально фантастике предписывалось быть только научной. Другими словами, фантастику всеми средствами превращали в жанр антихудожественный. Фантастике вверялось лишь укреплять веру читателей в близкое и счастливое будущее, а будущее, понятно, определялось успехами науки, ведомой партией и правительством. „Вот вы пришли, чтобы я уморил вас для пользы науки,—говорил герой рассказа Л.Теплова „Среда Рея" („Тех-ника—молодежи", 1955), — стало быть, вы верите в науку.“ Совершенно недвусмысленно говорилось, что истинно прогрессивной наука может быть только у нас. Не какая-то там кибернетика, придуманная идиотом, и не какая-то там генетика, придуманная монахом, а марксизм, черт возьми, материализм, диалектика! То, что в итоге это выливалось в откровенную механистичность, никого не трогало. Выращивать деревья, то уж по метру в день (Г.Гуревич, „Тополь стремительный"), искать корень кок-сагыза, то уж самый огромный (А.Студитский, „Ущелье Батырлар-Джол")... Даже тип нового романа определился — прозроман ускоренного типа—С.Бобров, „Спецификация идитола". Книги становились гораздо менее интересными, чем биографии их создателей. Тот же Сергей Бобров, автор „Спецификации идитола" и таких авантюрных „прозроманов ускоренного типа" как „Восстание мизантропов" и „Нашедший сокровище" писал о себе: „После революции был недолго заметным деятелем московского Союза поэтов, выпустил три авантюрно-утопических романа, преподавал математику, работал в ЦСУ, побывал в тюрьме и в Кокчетаве.. "

Последнее мне особенно нравится.

„Побывал в тюрьме и в Кокчетаве... “

Это вам не измышления бывшего большого друга СССР Говарда Фаста и не анекдоты какого-то Блиша!

Механистичность, похоже, вообще в нашей крови.

В.Г.Богораз-Тан в замечательной монографии „Чукчи", изданной в 1934 году Институтом народов Севера ЦИК СССР, с некоторой грустью отмечал:

„Впрочем, когда местные казенные ученые затевали собрание статистики по собственным домыслам, не списывая с казенных образцов, результаты получались еще более оригинальные: так, в архиве одного из камчатских поселков я нашел копию статистического рапорта следующего рода:

Петр Рыбин 52 года от роду.

Семен Березкин 43 года от роду.

Иван Цомошонкин 47 лет: от роду...

Итого всей деревне 2236 лет от роду.“

Однажды — мне только-только стукнуло одиннадцать лет — у одного своего приятеля я увидел тоненькую книжку, бумажную обложку которой украшал рисунок чудовищной обезьяны. Обезьяна боролась с набросившейся на нее пантерой. Вот где, наверное, масса приключений! — подумал я. И наугад раскрыл книжку.

„Бабочки у него были: гигантские орнитоптеры, летающие в лесах Индонезии и Австралазии, и крохотные моли. Орнитоптеры привлекали его величиной и благородной окраской, в которой черный бархат смешивался с золотом и изумрудами. Моли нравились ему по другой причине: расправить тончайшие крылья этих крошек было очень трудно.. . “

Интересно...

„Он смотрел на большую стрекозу, с бирюзовым брюшком, летавшую кругами вокруг него. Стрекоза хватала на лету комаров. Иногда оторванное крылышко комара падало, кружась у самого лица Тинга, Тогда он видел, как оно переливалось перламутром в колючем луче...“

Оторванное крылышко комара меня покорило.

Так, совершенно случайно, я наткнулся на научно-фантастическую повесть „Недостающее звено", что, несомненно, изменило мою жизнь, ибо через некоторое время я вступил в долгую и совершенно замечательную переписку с автором указанной повести — профессором Николаем Николаевичем Плавильщиковым, известным энтомологом и писателем (1892—1962).

Потрясенный проявленным мною интересом, приятель подарил мне книжку, но через неделю ее у меня стащили. Потрясенный этим событием, я, в свою очередь, разыскал „Недостающее звено" в городской библиотеке (благо книжка была издана относительно недавно — в 1945 году) и незамедлительно украл ее. Как бывает в таких случаях, книжку у меня снова увели. Так повторилось несколько раз, пока, наконец, я не получил экземпляр от самого автора — с автографом, в котором впервые взрослый человек обращался ко мне по имени-отчеству. Самое ужасное, что в начале 60-х пропал и этот экземпляр, так что в моей библиотеке хранится сейчас совсем другой, подаренный мне на день рождения старым другом...

Н.Н.Плавильщиков был не просто последним энциклопедистом, он был художественно одаренным последним энциклопедистом. Его „Очерки по истории зоологии" или, скажем, „Гомункулус" до сих пор остаются превосходным чтением для любого возраста, его энтомологические работы до сих пор восхищают специалистов, а на великолепных переработках Ж.Фабра и А.Брэма выросло не одно поколение__

Вообще-то в фантастику писатели часто приходили из науки.

Иван Антонович Ефремов — крупный палеонтолог, основал одну из ее дисциплин—тафономию, учение о закономерностях захоронения ископаемых организмов, Александр Петрович Казанцев — инженер, изобретатель, Александр Шалимов, Дмитрий Биленкин — геологи. Геологом и географом был знаменитый Обручев, младший из братьев Стругацких — астрофизик... Незадолго до войны на месте нынешних Лужников можно было наткнуться на интересную компанию, занимающуюся вовсе не писательским делом. „Не то в луже, не то в озерке, — вспоминает А.Казанцев, — плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами-ластами, Юрий Александрович Долгушин. Взрывал на месте будущего стадиона свои чудо-запалы Охотников...“ Работал с ними и Г.Бабат, тоже проявивший себя в литературе.

Я открывал для себя фантастику в те годы, когда она определялась именами Александра Казанцева, Ивана Ефремова, Юрия Долгушина, Вадима Охотникова, Владимира Немцова, Виктора Сапарина, Валентина Иванова, Леонида Платова, Георгия Гуревича... Кого-то из них я знал, с кем-то переписывался, кто-то чисто по-человечески помог мне стать самим собой... Самое лучшее, сказал я себе, садясь за второй том Антологии, обещанной Н.Гацунаеву, это вновь увидеть тот мир, конкретно увидеть, понять изнутри...

Письма.

Г.И.Гуревич (30.VIII.88): „Шпаков был высок... чуть сутулился, помню серо-седые волосы, кажется, очки. Биография у него колоритная. Кажется, в 1926 году он летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом десять раз, понравилось...“

Впрочем, это для первого тома.

Г.И.Гуревич (26.VII.88): „ ...В ноябре 1945 демобилизовался, решил стать писателем. Первые месяцы после войны у людей были наивные надежды на вольности в печати. Начиналась мирная жизнь. Открывались журналы. Фантастику даже просили. Думаю, сыграла роль атомная бомба. Реальностью оказались фантазии... А фантастики не