Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

Для меня открылась ты однажды,

И тебе я внял кровинкой каждой

И навек запомнил, словно стих.

23 декабря 1941, Москва

Сверстница

Ты здесь жила,

                под окнами,

                                внизу

Пел городок

                торговкой на возу,

И жимолость шумела,

                и в канал

Вечерний тополь

                листья окунал.

Ты здесь жила.

Июньской светлой ночью

Две девушки прощались. Спали сфинксы.

И в окнах Академии художеств

Заря вливалась, как вино в бокалы, —

Зеленовато-розовым огнём.

Одна сказала: «Вот и всё. Прощай!

Обидно: снова будут в Ленинграде

Бессонные и трепетные ночи,

И клумбы будут пахнуть резедою,

И в Первом медицинском институте

Окончатся экзамены. Подруги,

Как мы с тобой, расстанутся под утро,

А нас не будет. Вот и всё. Не плачь».

Она пошла, и косы золотые,

Как два луча, сквозь утреннюю дымку

Светились далеко на тёмном платье.

Ты здесь жила —

                в бревенчатом дому,

Родная и понятная ему,

Как запах яблок,

                мёда и ромашек,

Как вышивка подстилки из замашек…

Ты здесь жила.

Шёл дождь шестые сутки.

Шестые сутки дьявольской тайгой

Мы шли по бурелому, с головою

Проваливаясь в прелые стволы.

И до того нам это надоело —

Выуживать лощинами из гнили

Набитые трухою сапоги,

И выгонять из брюк, из-под рубах,

Как тигры, лютых рыжих муравьёв,

И до того невыносимо стало,

На сквозняке бельё своё развесив,

Выделывать от холода на хвое

Разбитыми ногами гопака,

Что мы, все трое, выругались разом,

И спать легли в великолепной луже,

Назло дождю, на зло самим себе.

Но Яшка Квич, прошедший все широты,

Лихой матрос и несусветный враль,

Вдруг выпучил глаза: «Гляди-ка – баба!..»

Разинул рот в великом изумленье

И, поперхнувшись, скрылся под водой.

А женщина, действительно, стояла

У нашей лужи, складывая зонтик.

И вдруг спросила: «Вы – на побережье?

Спешите. Пароход пришёл вчера».

И, как во сне, мы подняли мешки

И тронулись. И только взгляд её

Такой спокойной, гордою печалью

Меня по сердцу полоснул, что я

Остановился. И она сказала:

«Теперь у нас в Орловщине поля —

В цвету – как дым… Быть может,

Вам случится

Быть в городке на берегу Оки?

Там, над каналом, домик деревянный

И тополь под окном…

Скажите маме,

Что я… что Маша, дочь её, жива.

Ну и что – врач она. А лучше… нет,

Не надо. Ничего не говорите.

А к побережью здесь идти нельзя.

Здесь – лепрозорий. Видите зарубки? —

По ним – к заливу – торная тропа».

Она пошла. И косы золотые,

Как два луча, сквозь моросящий дождик

Светились далеко на тёмном платье.

Ты здесь жила.

                Две золотые пряди

В зелёной ученический тетради,

Пенал и ранец,

                и пустушки-бусы.

В младенчестве

                берёзы были – русы,

Степной рассвет – широк,

                и сад – дремуч.

И славкой щёлкал под горою ключ.

И так легко девчонке голоногой

Бежалось травянистою разлогой.

Так весело плескалася Ока

На мягких косах чистого песка,

Как будто ты

                для них

                                сама была

Живой частицей света и тепла.

Как мне понять,

                откуда ты такая?

Что,

                твоему решенью потакая,

Вело тебя,

                пока простой душой

Постигла ты

                полёт мечты большой:

Жить, помогать отверженным от века,

Всё превозмочь

                во имя человека?

Но, словно свет, присутствовала ты

В делах людей, в непостижимой вере,

Людского сердца

                ясной чистоты.

И был в своей обычности безмерен

Июньский день, —

                седой от непогод

Крошился

                под папанинцами

                                лёд.

И смены ждал радист на Ванкувере,

И Чкалов вёл

                на полюс

                                самолёт.

20 июня 1940

Танец девушки-невесты

Ты летучий розовый листок,

Тёплый свет зари в карагачах,

Засыпает утренний восток

Тонкой шалью на твоих плечах.

А кругом, куда ни посмотри,

Ни садов не видно, ни зари.

Только мглу сметает с низких звёзд

Облачка ночного лисий хвост.

Смолк овцой пропахнувший аул.

Ишачок проплакал и уснул.

Лишь у нас костра не гасит мрак:

Есть ещё кумыс и бишбармак,

Есть любовь и жадные глаза.

И, давая зрелищу почин,

Чинно распустили пояса

Тихие, как ночь, бородачи.

Ты дрожишь, как скрученная сталь

Вызову ответившей струны.

Меркнет пеной розовой волны

За плечами шёлковая шаль.

Но уже в тиши, оторопев,

Еле слышный рокотнул напев,

Или ветер дунул, чуть дыша,

В тонкие тростинки камыша?

Так поют летучие пески,

Стебли трав по берегам реки…

Но взвилась и осенила даль

Крыльями распахнутыми шаль, —

Это не пески, не волн игра,

Это только робкая домбра,

Вздрогнув, повела…

И вместе с ней

Ты пошла по кругу в полусне;

Тени покачнулись на песке,

Звякнул бубен в маленькой руке.

Медленный напев далёк и тих,

Медленно качанье рук твоих;

В отблесках кизячного костра

Ты плывёшь, и в бубен бьёт ладонь.

Так струится к пороху огонь

Мякотью запального шнура,

Чтобы, грохнув, в свисте и в пыли

На полнеба маки расцвели.

Вот уже, в круженье охмелев,

Зло и дробно зазвенел напев,

Пригоршней живого серебра

Об песок ударила домбра,

И совсем не видно кос и рук,

Ноет бубен тонким голоском,

Ты ли низко-низко над песком

Алой птицей облетаешь круг,

Или это крутится, звеня,

В три струи завитый смерч огня?

Нестерпимо,

                бешено быстра,

Бьётся. Рассыпается домбра;

Красный вихрь обносит темноту,

Жжёт ресницы…

                Прочь с дороги,