Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

class="v">Егеря

Обживали крутые высоты,

Понастроили дотов,

Пробили в граните ходы,

Пулемётные гнёзда

Лепились по кручам,

Как соты,

Пушки пялились хмуро

В долинную даль с высоты.

Долго жить собирались

Германцы на нашем пороге,

Но по нашим часам

Солнце

В наши приходит края,

И в урочное время

Приказа короткие строки

Обрубили все сроки

Постылого их бытия.

И обычней обычного

Серенький день коротался:

Раздували лежанки

В своих блиндажах егеря,

Шёл стеклянный снежок,

Часовой на дорожке топтался,

Налетал из-за туч

Ледяной ветерок октября.

А на русских часах

Передвинулись стрелки на волос,

Натянулись шнуры,

На исходные вышла броня,

И в обвальном гуденье

На части

Земля раскололась,

Рваный воздух завыл

На зазубренных

Бивнях огня.

Словно бешеных мамонтов

Тёмное, дикое стадо,

Разминая окопы,

Стирая в труху блиндажи,

Разнося Кариквайвишь,

Топтались, ревели снаряды,

Раскалённые пули

Кричали в дыму, как стрижи.

Миномётов гвардейских

До звёзд долетающий голос,

И мелькнувшие с визгом

Кровавые стаи комет,

И ещё на часах

Передвинулись стрелки

На волос,

И горбатые «Илы»

Пошли по указке ракет.

И уже не хватало

Дыханья,

И воздух с разбега

Налетал и валил,

И глушил,

И звенел о штыки…

Вот когда Мерецков

По осеннему талому снегу,

На прорыв и погоню

Железные двинул полки.

1944, г. Кола

В Киркенесе

Был дом. Была с наивной верой

Подкова врезана в порог.

Но пал на камни пепел серый,

А дом бегущий немец сжёг.

Рыбачья грубая бахила

Валяется… Хозяев – нет.

А может, это их могила —

Из щебня холмик без примет?

Лишь у рябины обгорелой

Над вечной, медленной водой

Сидит один котёнок белый…

Не белый, может, а седой?

На стуже не задремлешь, нежась,

Но он не дрогнул, как ни звал, —

А может, всё-таки – норвежец —

По-русски он не понимал?

Или безумье приковало

Его к скале? – Он всё забыл.

И только помнит, что, бывало,

Хозяин с моря приходил.

Ноябрь 1944, Эльвинес, Норвегия

У Варангер-фиорда

Угрюма ночь. Не спят солдаты.

Костёр под ветром не зачах.

Овчины, светлые, как латы,

Коробятся на их плечах.

Они сошли не славы ради

В окоченевшей этой мгле,

Грустить об избах в Нове-Граде,

Серпейске, Руссе иль Орле,

А чтоб оспорить в смертном споре

Земли родной и эту пядь:

Над полуночным Русским Морем

Германским ордам не стоять!

О том, как сталью в сталь врубаться

Умели мы, круша врага, —

Молчат прусса́ки и баварцы:

Над ними ветер и снега.

И сумерки варяжской стари

Мерцают слабо сквозь пургу

На диком пепле Луостари,

На Киркенесском берегу.

Ноябрь 1944, Петсамо

Гвардия

Опять горят костры напропалую,

И угли червонеют, как дукаты,

И песенку про молодость былую

Поют сквозь сон усталые солдаты.

Давно над ними жёны отрыдали,

И голосят теперь одни осколки:

Штыки и каски, шрамы и медали,

Пилотки на бровях, как треуголки.

А сапоги до голенищ сносились,

А седина в усах осела хмуро:

Они ещё под Куннерсдорфом бились,

Шли, не сгибаясь, в пламя Порт-Артура.

А может быть, они ещё древнее

И подлинны, как грубый миф Эллады,

И в их морщинах залегла, темнея,

Святая пыль развалин Сталинграда.

Ноябрь 1944, Петсамо

Пакет

Не подвигались стрелки «Мозера».

И ЗИС, казалось, в землю врос.

И лишь летело мимо озера

Шоссе с откоса на откос.

От напряжения, от страха ли —

Шофёр застыл, чугунным став,

А за спиной снаряды крякали,

На полсекунды опоздав.

Прижавшись к дверце липкой прядкою,

Чтобы шофёру не мешать,

Фельдъегерь всхлипывал украдкою

И вновь переставал дышать.

И из виска, совсем беззвучная,

Темно-вишнёвая на цвет,

Текла, текла струя сургучная

На штемпелёванный пакет.

Август 1945, Харбин

Тоска

Далёко-далёко отсюда

Свирепая катится Лица,

Зимы ледяная посуда

На розовых камнях дробится.

Играет вода молодая,

Кричит молодым жеребёнком,

И крутится пена седая

По бурым бегучим воронкам.

Я прожил там зиму и лето

В землянке, похожей на улей,

И немца свалил из секрета

Одною весёлою пулей.

И, верно, добыл бы другого,

Скрутил уж верёвкой мочальной,

Да фрица не вышло живого,

А вышел мне госпиталь дальний.

Теперь уж не то что досада,

Тоска, понимаешь, заела —

Брожу по вишнёвому саду

Совсем безо всякого дела.

А тут до рассвета не спится:

Вот только закрою ресницы,

Мне эта проклятая Лица

Без всякого повода снится.

И чувствую каждой кровинкой

Тот берег, бегущий несмело:

Ни деревца там, ни травинки

Такой, чтобы сердце согрела.

А небо большое-большое,

И плачет вода без приюта…

И хочется сразу душою

Ту горькую землю окутать.

Сады насадить бы по склонам,

Запрятать в смородине хаты,

Чтоб золотом шили по клёнам

Резные речные закаты.

Я срыл бы своими руками,

Отнёс бы туда это поле

С пшеницею и васильками,

И перепелами на воле.

И сердце моё замирает

С глухой, беспощадною силой:

Вода вороная играет,

И вереск качается хилый,

И роет гранитные гряды,

И плачет угрюмая Лица…

Мне надо, мне до́ смерти надо

На те берега воротиться!

Ноябрь 1944, Норвегия

Солдаты Заполярья