Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

Ольга Петровна: Вы подумайте!

Иваненков: А я разве мог бросить Михаила без погребения? Такой был дворник, какого во всем районе нет. Мало ли мы с ним пережили? Ну и схватил я лом… И давай землю рубить. Только когда по пояс уже стоял в могиле, нашлись люди незнакомые, пришедшие своих близких похоронить. Один дядя моих лет, седоватый, другой совсем молодой парень. Взяли они молча лопаты и помогли».

Мужество и подлинно человеческие отношения особенно проявлены в пьесе на фоне тяжелых испытаний, переживаемых ленинградцами.

Замечательна колыбельная, которую Марфа не поет, а рассказывает своей больной дочери, сидя у ее постели: «Шла я шла, шла я, шла, орудия гудят, спи, моя хорошая, пулеметы стучат, раненых ведут, а я всё шагаю. Встретится патруль, сведет меня в штаб, я всё там толковенько объясню, кто я, куда и зачем – и шагаю дальше. Спи, моя родная, мама с тобою. Нельзя так говорить: четверо детей. Надо так говорить: три единственных сына, одна единственная дочка. Спи, моя единственная, спи. Иду я через озеро, а сама думаю: далеко-далеко, за лесами, за горами мои детки живут, они маму не ждут, а она к нам бежит. Даша, моя родная, дыши поглубже…»

Отчасти пьеса «Одна ночь» напоминает любимый Шварцем жанр сказки – главная героиня с архетипическим именем Марфа идет через линию фронта, как через полный опасностей лес, в котором Аленушка или Василиса Прекрасная ищет потерянного брата или возлюбленного. Но Марфа, главная задача которой – всегда идти вперед, ищет родных детей, и сила материнской любви, сила родства оказывается главным, перед чем меркнут все преграды. В этой пьесе советские люди живут и любят в полную силу, без страха и отчаяния, и пьеса дышит этой свободой искреннего выражения чувств.

Во время одного из своих дежурств на чердаке Евгений Львович сказал драматургу Сергею Спасскому, дежурившему вместе с ним, что «главная подлость в том, что если мы выживем, то будем рассказывать о том, что пережили, так, будто это интересно. А на самом деле то, что мы переживаем, – прежде всего неслыханные, неистовые будни». Эти «неистовые будни» Шварц и попытался передать в пьесе «Одна ночь».

* * *

Екатерина Ивановна вскоре превратила их комнатку в уютное жилье. В столярной мастерской театра они заказали круглый обеденный стол, топчан и стулья. «И, – как вспоминает Шварц, – Катя совершила свойственное ее таинственному дару чудо». Их комната отличалась тем, что обе соседние комнаты отапливались от стоявшей в ней печки. Екатерина Ивановна поставила шкаф поперек, так что печные дверцы отделились от остальной комнаты, выходя как бы в маленькую прихожую. Затем вязаное финское одеяло она повесила над кроватью, как ковер, на стол постелила скатерть, и их комнатка стала воистину жилым домом. И хотя кроватей не было и приходилось спать на топчане, на который наваливали белье и одежду и кое-как засыпали, всё равно их дом стал уютным.

Евгений Львович начал врастать в кировскую жизнь. Счастливее всего он чувствовал себя от возможности работать. Первые же акты пьесы «Одна ночь» были оплачены. Затем устроители елки в кукольном театре позвали его выступить один раз бесплатно, после чего сразу предложили по пятьдесят рублей за выступление до конца программы. Эти деньги были очень кстати, поскольку к этому моменту всё, что Шварцам удалось выручить за ленинградские вещи, подходило к концу.

Общая атмосфера в городе оставалась безрадостной, а питание – скудным. «Прежде всего стоящая над всем и за всем война, чувство смерти, закрывала свет, – вспоминал Шварц. – И жили мы впроголодь. В театральной столовой вывешивалось ежедневно одно и то же меню: “I – суп из костей, II – кровяные котлеты”. Иногда на второе давали завариху – это было еще хуже, чем кровяные котлеты, – заваренная кипятком мука, кисель не кисель, каша не каша, нечто похожее на весь вятский быт. Мучительно было отсутствие табака. Чего мы только не курили за это время. Вплоть до соломы с малиновыми веточками». Однажды Шварцу пришлось даже обменять ночную рубашку на спичечный коробок махорки.

В театре легче и интересней всего было общение с Малюгиным. «У меня в те дни было очень ясное желание оставаться человеком вопреки всему, – рассказывал Шварц. – И Малюгин, много работавший, чувствовавший себя ответственным за весь театр, грубоватый и прямой, помогал мне в этом укрепиться. И я читал ему “Одну ночь”, сцену за сценой». Светловолосый, худенький, улыбающийся Малюгин, разглядев Шварца ближе и почувствовав, что ему пришлось пережить во время блокады, стал глядеть на Евгения Львовича с открытой жалостью и уважением. В то же время Шварц ценил его прямоту и способность говорить неприятные вещи с легкостью, не боясь обидеть.

Тем временем театр заключил договор с автором на постановку пьесы «Одна ночь» и отправил пьесу в Москву на утверждение… Ожидание ответа затянулось. Евгений Львович вначале и не ждал ответа – его пьесы для взрослых шли так редко, что чтение их труппе, да еще с успехом – казалось ему окончательным результатом.

Репетиции «Одной ночи» начались до получения ответа из Управления по делам искусств. Оформлением спектакля занялся график Владимир Лебедев, известный многими художественными работами и, в частности, рисунками ко всем детским книжкам Маршака, изданным в тридцатые годы. Но пьесу в итоге не разрешили к постановке, и Шварц взялся за новую – вернее, за продолжение уже начатой в Ленинграде пьесы «Дракон». «И вторую пьесу, хоть писалась она не для Большого драматического, Малюгин встретил так же внимательно, со свойственным взрослым уважением к чужому труду», – вспоминал Евгений Львович. А пьесу «Одна ночь» Шварц опубликовал лишь в 1956 году, за полтора года до смерти, включив ее в свой единственный прижизненный сборник «“Тень” и другие пьесы».

* * *

Однажды в марте 1942 года Екатерина Ивановна принесла Евгению Львовичу телеграмму от Заболоцких – он прочел и неожиданно заплакал. Шварцы долго не имели никаких вестей от Заболоцких, и Евгений Львович всё время подсознательно волновался за них. С 1938 года, когда был арестован Николай Заболоцкий, его жена, преодолевая огромные трудности, одна воспитывала двоих детей. Работавшая у них няня сразу после ареста Заболоцкого уволилась, сказав, что боится у них оставаться. Младшая дочь Заболоцкого, двухлетняя Наташа, после ареста отца полтора месяца жила у Шварцев в то время, как ее мама и старший брат Никита были в карантине, да и впоследствии проводила у них много времени. После эвакуации Шварцев в их ленинградской квартире поселилась Екатерина Васильевна Заболоцкая