Машина смерти - Джин Мастейн

– А тебе не кажется, что надо было спросить меня?

При помощи денег и сильного характера Нино долгое время контролировал Доминика, но сейчас он еще и наказывал его за недавнее поведение.

– Зачем? Ты ведь работаешь на меня, не забывай.

– Да я просто твоя собачонка!

– И то правда.

В бункере почти не упоминалось о возможном посвящении Доминика, кроме разве что случайных замечаний Нино о том, что посвященные должны проявлять особую ответственность, – а это происходило всякий раз, когда Доминик вызывал его раздражение.

– Ты имеешь в виду, как Рой? – парировал Доминик.

Формально Доминик соответствовал «семье»: при покушении на Говернару, даже не нажимая на спусковой крючок, он заслужил это право – тем, что помогал убивать, «сделал свои кости». Обычно посвящения удостаивались только те, кто принял участие в убийстве, поскольку это делало невозможным проникновение в «семью» полицейских или агентов под прикрытием.

– Мне не нужно посвящение, – говорил теперь Доминик дядюшке. – Не хочу.

Звучали его слова не слишком убедительно.

Рассказав Дениз о том, что сделал Нино, Доминик добавил:

– Здорово было бы когда-нибудь поселиться в собственном доме, но пока я нахожусь у него в рабстве, это невозможно. Мне нужно отрастить собственные крылья, или мы останемся в этом проклятом бункере навсегда.

– Да, здорово было бы, – согласилась Дениз, которая давно смирилась с положением дел и не была склонна вдаваться в подробности о «делах», вертевшихся в голове ее мужа. Доминик, который провел последние пять лет в обществе Нино и банды Роя, не видел, чтобы деньги добывались как-то иначе, кроме как незаконными путями. Сговор, аферы, ограбления – вот каков был естественный порядок вещей. Единственное, что все-таки было неестественным, – отвратительная жестокость, с которой творили свои дела члены группировки, но оно, как надеялся Доминик, не имела к нему никакого отношения.

Устанавливая собственные порядки, он вернулся в те забегаловки в гетто Южного Бронкса, завсегдатаем которых когда-то являлся – работая в автомагазине Мэтти Реги на Джером-авеню или собирая там платежи, – и принялся возобновлять знакомство с их чернокожими и латиноамериканскими владельцами, будто бы в память о старых добрых временах.

Уже через несколько дней в эти бары стали заявляться двое – выпускник Фордхемского университета Баззи Шоли и Генри Борелли; они разговаривали и действовали как классические вымогатели из мафии – и владельцам заведений оставалось только пожаловаться единственному американцу итальянского происхождения, которого они знали, и попросить его о посредничестве.

«Я могу выяснить, что за группировка пытается вас натянуть, но если за этим стоят конкретные люди, то вряд ли можно что-то сделать, разве что сбить цену», – отвечал явно сопереживавший им Доминик.

Несколько дней спустя он сообщал, что такие-то и такие-то капо хотели получить свои обычные пять сотен в неделю за то, что в подотчетных им местах воцарится гармония, но сейчас – так уж и быть – готовы согласиться на две-три сотни. Благодарный собственник заведения неизбежно произносил что-то вроде: «Я отдам деньги вам, а вы передайте им – очень не хочу больше видеть их у себя».

Эта классическая для мафии схема вымогательства стала приносить ее участникам пару тысяч долларов в месяц – а иногда и больше, – что поступали от баров, расположенных в Южном Бронксе, а позже и в Нью-Джерси, неподалеку от магазина Реги и его ресторана «Дно бочки» в Юнион-Сити. «Партнерам» даже не приходилось причинять кому-либо вред: вид чего-то выпирающего в кожаной сумке Генри и его холодный взгляд делали свое дело.

Несмотря на то что Доминик никогда не рассказывал Нино подробностей о своих делах в Южном Бронксе, он был уверен, что дядюшка гордился бы его задумкой. Упомянутые капо существовали только в воображении Доминика, и Нино был бы в восторге от проявления этой чисто сицилийской смекалки.

Впрочем, деньги уходили так же стремительно, как и приходили. Поскольку Доминик крепко подсел на кокаин, целая куча наличных просто исчезала в воздухе. Кроме того, он покупал дорогие украшения и подарки для жены и детей – Камарии и Доминика-младшего. Своих собственных брата с сестрой – Стивена и Мишель Монтильо, которым было восемнадцать и шестнадцать лет соответственно, – он тоже баловал, устраивая им обеды в дорогих ресторанах и походы на концерты и бродвейские постановки. Доминик был многолик, и это было то лицо, которое он желал показать всем. В отличие от дяди Нино, он не был скупым.

Незаконная деятельность процветала и тогда, когда Дэнни Грилло был убит теми, кого он считал своими друзьями. Некоторое время Доминика тяготило чувство вины. Отправляясь в дом Грилло после панического звонка Анджеллины, он сказал дядюшке, что там «какая-то проблема», тем самым непреднамеренно подав сигнал Нино – а значит, и Рою – о том, что Дэнни может оказаться «слабым».

Виноватым он перестал чувствовать себя лишь тогда, когда Рой сообщил ему, что Дэнни списал часть своих долгов, помогая «западлячкам» убить и расчленить Руби Стейна. Хотя они с Дениз прежде находились в дружеских отношениях с Анджеллиной, больше он с ней не разговаривал. После убийства она много раз звонила в жилище Монтильо с вопросом, не знает ли Доминик, где Дэнни, но он велел Дениз всякий раз отвечать, что его нет дома и он понятия не имеет, где Дэнни может быть.

– Пусть позвонит Индюку, – добавлял он, пользуясь прозвищем, на которое их с Генри вдохновили прилизанные волосы Роя и его двойной подбородок – и которое, разумеется, упоминалось только за его спиной.

На следующее утро после того, как Доминик узнал об убийстве, в его доме раздался телефонный звонок.

– Генри. Ты знаешь, что произошло? Надо полагать, я следующий?

– Ты о чем?

– Похоже, Нино и Рой решили избавиться от всех, кто употребляет дурь.

– Окстись, они не станут разрушать банду.

Генри попросил Доминика о встрече в небольшом баре, в который они в последнее время ходили в Сохо, артистическом квартале к югу от Гринвич-вилледж на Манхэттене. Подрулив к бару, Доминик увидел, что Генри неподвижно стоит на улице, заложив руки за спину.

– Ты что тут забыл? Выглядишь как тот индеец перед табачной лавкой[102].

– Если я следующий, пусть уж это будешь ты. Давай. Сделай это.

– Придурок, – сказал Доминик с грустью, которая осталась незамеченной его собеседником. – Пошли внутрь.

Доминик был расстроен: связь, существовавшая до этого между ними с Генри, оборвалась. Получается, Генри поверил, что Доминик способен убить его, – а это означало, что Генри не доверяет ему всецело и что сам он теперь тоже не может всецело доверять Генри.

В баре