Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

с представителем Американского еврейского комитета доктором Розенблатом А.В. Колчак также подчеркнул, что «не допустит розни и расовой вражды по отношению к евреям»[560]. В мае 1919 года открылись еврейские учительские курсы в Томске[561].

В целом можно согласиться с мнением специалистов, что «колчаковская администрация… признавала гражданское равенство евреев и не препятствовала их самоорганизации»[562]. И даже на Юге России, где евреев было гораздо больше, чем в Сибири, и еврейские погромы не являлись редкостью, по данным исследователей, 45 % погромов было совершено украинскими националистами (петлюровцами), 30 % – различными анархистскими «батьками» и атаманами, всего 17 % – белыми войсками Деникина и 8 % (что вообще любопытно) – красноармейцами[563]. Это к вопросу о «белом Холокосте», миф о котором поддерживает даже англоязычная Википедия.

Белый «террор»: «а был ли мальчик?»

Советская (да и современная прокоммунистическая) пропаганда много места уделяла белому террору. Одним из наиболее обсуждаемых по теме Гражданской войны является вопрос о соотношении красного и белого террора. Излюбленная версия советской пропаганды с давних пор гласит, что красный террор был лишь «ответом на белый террор», поскольку белые якобы развязали Гражданскую войну. На самом деле, мы уже видели, что привело к Гражданской войне. Странно было бы предполагать, что такие меры советского правительства, как лишение собственности имущих классов (вплоть до выселения из домов), их правовая дискриминация, грубый произвол, ограбление крестьян продотрядами и комбедами, преследования оппозиции и церкви и навязывание обществу своей идеологии, вплоть до разгона всенародно избранного Учредительного собрания и запрета забастовок, ломка всех национально-государственных устоев и обычаев, вкупе с позорным и кабальным Брестским миром, не приведут к массовому вооруженному сопротивлению (тем более, что после Первой мировой войны оружие на руках у населения было), ибо любое сопротивление мирным путем подавлялось. Обо всем этом немало говорилось в предыдущих главах. Сам В.И. Ленин прекрасно понимал это и еще в 1915 году выдвинул знаменитый лозунг «превращения войны империалистической в войну гражданскую», т. е. предвидел возможность Гражданской войны и, как подобает революционеру, не боялся ее.

Таким образом, правильнее говорить о том, что Гражданская война была спровоцирована действиями большевиков, а уже в ходе войны взаимная эскалация насилия вызвала к жизни как красный, так и белый террор. Но насколько их можно сравнивать? Обратимся к фактам.

Репрессивное законодательство Колчака – как и все остальное законодательство его правительства – опиралось на аналогичное законодательство дореволюционной России, начиная с «Положения об усиленной и чрезвычайной охране» 1881 года. Практически все чрезвычайные меры против повстанцев и партизан, санкционированные А.В. Колчаком и его правительством в чрезвычайной обстановке бунтов, повторяли аналогичные меры правительства П.А. Столыпина (с карательными отрядами, военно-полевыми судами и проч.) против революционеров в 1906–1907 годов. Соответственно, повстанцы и партизаны рассматривались не как «комбатанты» неприятельской державы в соответствии с правилами Гаагской конвенции (которых, например, запрещалось заставлять воевать против своего отечества), с соответствующими правами при взятии в плен и т. д., а как бунтовщики и преступники. Аналогично относились к своим противникам и красные.

Теперь о самом «белом терроре». Как уже говорилось, при Колчаке существовал особый порядок при расследовании дел, связанных с большевизмом. Для них в каждом судебном округе назначался особоуполномоченный МВД, с последующим направлением дел в окружную следственную комиссию при окружном суде; председатель каждой такой комиссии назначался МВД, а члены – 3 от Министерства юстиции и 1 офицер по назначению начальника гарнизона[564]. В эти следственные комиссии, а от них – в прокуратуру передавались дела после задержаний и предварительных дознаний органами контрразведки и государственной охраны. На незаконные действия контрразведки можно было подать жалобу в штаб военного округа или в Ставку[565].

Другое дело, что в условиях Гражданской войны особую роль играли (в местностях, объявленных на военном положении, и отнюдь не только в прифронтовой полосе) военно-полевые и военно-окружные суды, выносившие скорые смертные приговоры; к их ведению относились дела о тяжких государственных преступлениях. При этом командующие армиями и военными округами получали право при конфирмации приговоров военно-полевых и военно-окружных судов своей властью усиливать наказания до смертной казни[566]. В целом законодательство ужесточилось, что было вызвано чрезвычайными обстоятельствами Гражданской войны. 4 апреля 1919 года было принято специальное «Положение о лицах, опасных для государственного порядка вследствие прикосновенности их к бунту, начавшемуся в октябре 1917 года»[567]. Дополнения к статьям 99 и 100 дореволюционного Уголовного уложения, принятые в декабре 1918 года, предусматривали наказание вплоть до смертной казни за «воспрепятствование к осуществлению власти»; при желании эту растяжимую формулировку можно было трактовать очень широко, чем часто пользовались военно-полевые суды. Уже говорилось о том, что карались смертной казнью покушение на насильственный переворот или на жизнь Верховного правителя, а подготовка на такое покушение и даже публичное оскорбление его личности – лишением свободы. Статья 329 карала каторгой за умышленное неисполнение распоряжений правительства в обстановке военного времени. Каторжными работами наказывалось даже укрывательство большевиков[568]. Впрочем, правительство стремилось действовать в правовых рамках: так, предварительный внесудебный арест не мог длиться более двух недель[569]. При этом пенитенциарная система была рассредоточена: тюрьмы находились в ведении Министерства юстиции, концлагеря – в ведении Военного министерства (в условиях военного времени, поскольку там содержались и военнопленные)[570].

Сам Верховный правитель прямо говорил: «Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне»[571]. Его приказ по армии от 14 мая 1919 года гласил: «Лиц, добровольно служащих на стороне красных… во время ведения операций… в плен не брать и расстреливать на месте без суда; при поимке же их в дальнейшем будущем арестовывать и предавать военно-полевому суду»[572]. В письме жене он подтверждал: «Я продолжаю вести беспощадную борьбу с большевиками, ведя ее на истребление, т. к. другой формы нет и быть не может»[573].

Кроме того, согласно разработанным в апреле 1919 года «временным правилам», въезжавшие из-за границы русские подданные обязаны были предоставить правоохранительным органам подтверждения авторитетных лиц о своей «непричастности к большевизму»[574]. В марте был издан приказ начальника штаба Верховного главнокомандующего о предании военно-полевому суду «за государственную измену» офицеров и генералов, служивших в Красной армии, за исключением добровольно перешедших на сторону белых. Постановлением от 20 марта правительство учредило следственные комиссии для расследования сотрудничества офицеров с большевиками[575]. Циркуляр МВД подвергал «чистке» государственные и общественные учреждения от лиц, ранее замешанных в сотрудничестве с большевиками. Между тем, часть либеральной прессы указывала на негибкость такой кадровой политики, призывая «во имя России поступиться на время романтическими принципами»[576].