Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

и зеркалами отделанное мрамором помещение посмотреть на лошадей допускалась только привелигированная публика и гости семьи. Даже на состоявшихся вскоре похоронах 66-летнего Гаэтано, за гробом циркача следовала его любимая лошадь, ведомая старшим сыном итальянца.

После смерти отца семейства управление цирком перешло сначала к его жене, а затем к старшему сыну Андреа. Последним же владельцем владельцем здания был младший сын Гаэтано, Сципионе, унаследовавший бизнес после смерти Андреа в 1891 году. Сципионе было тогда всего 26 лет, но продолжатель цирковой династии сумел продолжать семейное дело до самой революции. Еще осенью 1917 года цирк Чинизелли, как в старые времена, блистал своей нарядной отделкой, швейцарами в униформе, классовым разделением зрительских мест. Той же осенью, однако, эти стены из арены красочных представлений превратились в арену для бурных митингов, устраивавшихся разными политическими партиями. Национализация здания в 1919 году стала финальной точкой в истории петербургской славы семьи Чинизелли – Сципионе был вынужден эмигрировать в Европу, где, по сообщениям газет, бывший циркач, когда-то обладавший капиталом и славой и обедавший в лучших домах, влачил нищенское существование и страдал от голода.

Дети, рассыпавшиеся в «Гуттаперчевом мальчике» 1880-х годов цветником вокруг арены, выросли, и, радостно встретив начало новой эпохи, пришли сюда уже не ради клоунов. Знаменитая мемуаристка Нина Берберова и ее гимназические подруги были среди этих подросших детей:

«Цирк Чинизелли, куда меня в раннем детстве водили смотреть ученых собак, сейчас стал местом митингов, и мы ходили туда: Наташа Шкловская записалась в партию левых эсеров (она была позже арестована, после убийства Мирбаха), Надя Оцуп – в партию большевиков (она погибла как троцкистка), Соня Р. – в партию правых эсеров (это она позже покончила с собой), Люся М. – в кадетскую партию (она была застрелена при бегстве за границу). Я в партию не записалась, но считала себя примыкающей к группе Мартова. Мы жарко спорили друг с другом, но знали, что никто никого не переспорит. Мы держались вместе. Остальной класс, за исключением двух-трех тупиц, приблизительно разделился поровну между эсерами и эсдеками»[253].

Список источников

1. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.

2. Кузнецов Е. М. Цирк. Происхождение, развитие, перспективы. – М., 1971.

3. Вестник театра. 1919. № 33.

4. Пономарев И. А. Сады и цирки // История Петербурга. № 3 (43) / 2008.

5. Берберова Н. Курсив мой. Автобиография // Редакция Елены Шубиной, 2014.

6. Дмитриев Ю. Цирк в России: от истоков до 2000 года // РОССПЭН (Российская политическая энциклопедия), 2004.

7. Жандо Д. История мирового цирка / Домини Жандо; пер. с фр. О. Гринберг, В. Мильчина. – М.: Искусство, 1984.

8. Григорович Д. В. Гуттаперчевый мальчик // Журнал «Нива», № 1–3 за 1883 г.

9. История Петербурга, Выпуски 1–4 // «Нестор», 2001.

10. Петербургская газета. – 1878. – № 103. – 28 мая.

11. Петербургская газета. – 1881. – № 237. – 8 октября.

12. Петербургская газета. 1877. № 223. 6 дек.

Дом графини Лаваль (1800-е, Тома де Томон)

Английская наб., 4

«Каташа [Трубецкая] была нетребовательна и всем довольствовалась, хотя выросла в Петербурге, в великолепном доме Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежавшим Нерону, приобретенным ее матерью в Риме, – но она любила светские разговоры, была тонкого и острого ума, имела характер мягкий и приятный»[254].

Каташа, о жизни которой в этом доме вспоминает ее подруга, княгиня Мария Волконская, не кто иная, как Екатерина Трубецкая, в девичестве Лаваль.

Обеим женщинам, дочерям богатейших фамилий, прекрасно образованным и с детства не знавшим забот, судьба приготовила испытания, где эта бытовая нетребовательность еще пригодится.

20-летняя Мария и 25-летняя Екатерина всколыхнут общество, став первыми представительницами знатных родов, променявшими титул княгинь на «титул» жен каторжников, отказавшимися от всего (Марии даже пришлось оставить годовалого сына), чтобы следовать в Сибирь за мужьями-декабристами.

Екатерина была единственной из жен, знавших об участии мужа в тайном обществе, планировавшем свержение самодержавия, ведь именно в этот дом, где жили молодожены, к князю Сергею Трубецкому в 1820-х годах приходили друзья для обсуждения готовящегося восстания.

Английская набережная, 4

«Диктатор» заговорщиков, князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, жил в доме своего тестя, графа Лаваля, на Английской набережной, около Сената. <…>

На верхней лестничной площадке, выложенной древними мраморными плитами из дворца Нерона, встретил Голицына и Оболенского почтительно-ласково старичок-камердинер, седенький, в черном атласном фраке, в черных шелковых чулках и башмаках, похожий на старого дипломата, и через ряд великолепных, точно дворцовых, покоев провел их на половину князеву, в его кабинет. Это была огромная, заставленная книжными шкапами комната, с окнами на Неву, очень светлая, но уютно затененная темными коврами, темной дубовой облицовкой стен и темно-зеленою сафьянною мебелью.

Хозяин встретил гостей со своей обычной, тихой и ровной, не светскою любезностью. <…> Не угодно ли позавтракать? От завтрака отказались решительно, но должны были усесться в глубокие, колыбельно-мягкие кресла, у камина, уютно пылавшего в белесоватых полуденных сумерках. <…>

Голицын оглянулся на дверь. Трубецкой встал, подошел к ней и запер на ключ.

– А та – на половину княгинину, там сейчас никого, – указал на другую дверь. – Позвольте, господа, говорить откровенно.

– Откровенность лучше всего, – подтвердил Голицын, вглядываясь в Трубецкого пристально.

Одет по-домашнему, во фраке. Не очень молод – лет за тридцать. Высок, сутул, худ, со впалою грудью, как у чахоточных, рябоват, рыжеват, с растрепанными жидкими бачками, с оттопыренными ушами, длинным, узким лицом, большим загнутым носом, толстыми губами и двумя болезненными морщинками по углам рта. Немного похож на «жида», как дразнили его в детстве товарищи. Некрасив, но в больших серых глазах, детски простых, печальных и добрых, такое благородство, что Голицын подумал: «Уж полно, не ошиблись ли мы с Оболенским?» <…>

– Мое положение в Обществе весьма тягостно. <…> Им нужно одно мое имя. Рылеев распоряжается всем, а я ничего не знаю. Не знаю даже, как попал в диктаторы…<…>

– Serge, вы здесь? – раздался молодой женский голос, и Голицын, оглянувшись, увидел на пороге незапертой двери, той, что вела на половину княгинину, незнакомую даму. <…>

– Позвольте, мой друг, представить вам князя Голицына, – сказал Трубецкой.

Целуя руку ее, Голицын почувствовал запах чайной розы. Вся в черном – в трауре по покойном императоре, – с черными гладкими начесами волос на висках, она сама напоминала желтоватою, ровною и свежею бледностью лица чайную розу. Catache – от Catherine – звали ее по-французски, а по-русски немного смешно – «Каташею», но верно: маленькая, кругленькая, крепенькая, с быстрыми движениями, катающаяся, как точенный из