Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

выдержать три войны: первую — против Англии, вторую — против Турции, а третью — наиболее трудную из всех — против мусульман, составляющих всё население этой страны. Последняя потребует таких жертв, что её, быть может, надо рассматривать как непреодолимое препятствие»[817].

Теперь, после побед у Шубра-хита и пирамид, став хозяином Александрии и Каира, Наполеон всё-таки считал положение французов в Египте непрочным. «Их только терпели правоверные, которые, будучи ошеломлёнными стремительностью событий, уступили силе, но уже оплакивали торжество иноверцев, присутствие которых оскверняло священные воды, — объяснял Наполеон. — Они стенали от позора, который это присутствие навлекало на «первый ключ» священной Каабе[818]; имамы напыщенно декламировали те стихи Корана, которые наиболее враждебны неверным»[819].

Война с Англией представлялась Наполеону неизбежной и долгой, а с Турцией он даже предполагал разрешить всё миром, поскольку она сама намеревалась подавить самоуправство мамлюков в Египте. Но религиозную войну с мусульманами Наполеон исключал безусловно. Он, конечно же, учитывал печальный опыт восьми крестовых походов с 1096 по 1270 г., когда крестоносцы, хотя и добивались отдельных успехов (в первом, четвёртом и шестом походах), так и не достигли главного — христианизировать народы Востока, включая Египет. Наполеон решил действовать на Востоке принципиально иначе, чем все его европейские предшественники: не преследовать и не подавлять ислам, а привлечь его на свою сторону, в какой-то мере даже подстроиться (временно) под него. С этой целью он артистично использовал авторитетнейший идеологический центр египетского мусульманства — самый знаменитый на Востоке университет мечети Аль-Азхар, основанный ещё в XII в. легендарным правителем Египта и грозой крестоносцев Юсуфом Салах-ад-Дином (Саладином). Шестьдесят улемов (докторов богословия) этого университета формировали тогда общественное мнение не только в Египте, но и за его пределами.

«Наполеон не упустил ничего из того, что могло привлечь их на его сторону, польстить им», — читаем в воспоминаниях самого Наполеона[820]. Ежедневно, перед началом утренней молитвенной службы, он приглашал их к себе во дворец на площади Эзбекия. Вместе с улемами прибывали муфтии, шерифы, имамы — вожди различных родов и сект с множеством слуг, заполняя собой всю площадь, центральную в городе. Французская стража брала перед ними на караул и с почётом впускала во дворец, а там в главном зале адъютанты главнокомандующего и переводчики, оказывая гостям высокие почести, угощали их шербетом и кофе. Наполеон появлялся в зале не сразу, но всякий раз непременно «усаживался на диване рядом с ними и старался внушить им доверие к себе обсуждением Корана, приглашая их разъяснить ему наиболее важные места» и восхищаясь при этом личностью пророка Магомета[821]. Польщённые таким приёмом богомольные старцы отправлялись в мечеть и там успокаивали свою многолюдную паству эмоциональными проповедями о веротерпимости и гуманности Султана Кебира. Тем самым они, по словам Наполеона, «оказывали французской армии подлинные услуги»[822].

Французские солдаты после революции 1789 г. не исполняли обрядов какой-либо религии. Они вовсе не бывали в церквах — ни во Франции, ни в Италии, ни теперь в Египте. Улемы заметили это и не преминули истолковать в свою пользу: пусть французы — не мусульмане, но они и не идолопоклонники, а поскольку Султан Кебир почитает идеи пророка Магомета и его самого как личность, то не исключена возможность склонить и лично Бонапарта и его войско в мусульманскую веру. Глава улемов шейх Эль-Шаркун — вероятно, по договорённости с другими улемами, а может быть, и по инициативе кого-то из них — на одном из обсуждений Корана во дворце у французов прямо, без обиняков, предложил Наполеону: «Вы хотите пользоваться покровительством Пророка, он любит вас <…>. Вы не идолопоклонник. Сделайтесь мусульманином. 100.000 египтян и 100.000 арабов из Аравии, Медины, Мекки сомкнутся вокруг вас. Под вашим водительством и дисциплинированные на ваш манер, они завоюют Восток, и вы восстановите родину Пророка во всей её славе»[823]. «В то же мгновенье, — вспоминает об этом Наполеон, — старческие лица осветила улыбка, и все пали передо мной ниц, призывая ко мне покровительство небес»[824].

Согласиться на такое предложение Наполеон, конечно, не мог. Но и отказать улемам сразу, без прений, было бы некорректно. Поэтому он вступил с ними в прения, заявив: «Есть две большие трудности, препятствующие тому, чтобы я и моя армия сделались мусульманами: первое — это обрезание, вторая — вино. Мои солдаты приучены к вину с детства. Я никогда не смогу убедить их отказаться от него»[825]. Улемы, муфтии, шейхи и прочие занялись поисками ходов к устранению этих трудностей. Они «вспомнили», что обрезание было лишь рекомендовано, но не введено Пророком, и поэтому можно быть мусульманином, не будучи обрезанным. Что же касается вина, то мусульмане могут пить его, хоть и впадать при этом в грех, но здесь тоже есть выход: искупать свои грехи добрыми делами. Прения продолжались больше недели, и египтянам уже казалось, что Бонапарт готов стать мусульманином, как это сделал один из его соратников, 48-летний генерал Жак Франсуа Мену, который женился на мусульманке (дочери местного цирюльника) и принял ислам под именем Абдаллах Жак, после чего зачастил на молитвы в мечеть.

Весь этот процесс религиозного, даже чисто житейского сближения французов с египтянами был внезапно осложнён, а затем и сорван в результате катастрофы, которая постигла французский флот 1 августа 1798 г. у мыса Абукир. В тот день адмирал Г. Нельсон добился своего: он уничтожил французскую эскадру, используя и превосходство своих кораблей в мощи и манёвренности, и свой талант флотоводца, а также беспечность французского адмирала Ф.П. Брюэса. Дело в том, что сразу по прибытии в Александрию Наполеон приказал Брюэсу поставить все его корабли на якорь в Александрийском порту. Это обеспечивало бы им относительную безопасность и к тому же позволяло усилить экипажи военных судов за счёт 1500 матросов конвоя. Но Брюэс, усмотрев недостаток воды в гавани Александрии, оставался на открытом рейде Абукира, безрассудно подставив свою эскадру под удар англичан[826].

Удар последовал к вечеру 1 августа. По выражению Д.С. Мережковского, Нельсон напал на Брюэса, как «ястреб на курочку»[827]. Четырнадцать линейных кораблей Нельсона стремительной атакой застали врасплох 17 французских судов (13 линейных и 4 фрегата) — громоздких и неповоротливых по сравнению с английскими и опрометчиво растянутых параллельно берегу, но вдалеке от него, — так что английские корабли пошли в атаку на них и с моря, и со стороны берега. Французские моряки, дезориентированные внезапностью нападения и оказавшиеся между двух огней, сражались храбро, но