Крестный путь патриарха. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) - Михаил Иванович Одинцов

европейским странам, где компактно проживали русские эмигранты, завершилась все же победой митрополита Евлогия и его сторонников. Подводя черту, митрополит Евлогий в своем послании митрополиту Сергию сообщал, что требование дать подписку о лояльности Советскому государству отвергается, в то время как курс на «невмешательство церкви в политическую жизнь» остается неизменным, а также сохраняются прочные организационные и духовные связи с Московской патриархией[210].

К слову сказать, позицию Евлогия поддержали и некоторые другие зарубежные иерархи. Например, архиепископ Севастопольский Вениамин (Федченков) в своем дневнике записал:

«Какое же великое дело сделал митрополит Сергий! Поистине историческое… Даже мировое – перевернуть мысли всех… Это дело огромной души христианской! Дело глубочайшего ума! Плод великого страдания!

Помоги ему Господь в сем апостольском подвиге! Как ему трудно теперь при общем непонимании!

Нужно служить ему со всей готовностью, не отказываясь исполнять никакие послушания, как бы это трудно мне ни казалось! Нужно поддержать его!

Не надо слушать ни одних, ни других, а его одного»[211].

Иную позицию заняли иерархи Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). На Архиерейском соборе, собравшемся в начале сентября 1927 г., Декларация была категорически отвергнута как документ, носящий характер сугубо политический, а не церковно-канонический, а потому не имеющий оснований для обязательного исполнения. Одновременно было заявлено о разрыве всех связей с митрополитом Сергием, который, по мнению «карловчан», устремился к установлению «союза святой православной церкви с властью, разрушающей и церковь, и всякую религию»[212].

Тогда же митрополит Евлогий был осужден Собором за «раскольничью деятельность», запрещен в священнослужении и отстранен от управления православными приходами в Западной Европе. Митрополит Сергий, получив информацию об этом, своим указом отменил данное запрещение.

Реакция этой части русской эмиграции объяснялась, с одной стороны, ее политическим настроем всех последних лет. Это не было тайной за семью печатями, об этом открыто писалось в эмигрантских изданиях. К примеру, И. Демидов в заметке «Испытание крестом» писал: «По существу (пока я не касаюсь формы) новое требование митрополита Сергия содержит в себе то же самое, что содержало и требование патриарха Тихона, ибо зарубежная церковная политика “Заграничного высшего церковного управления”, кульминационным пунктом которой явился “собор” в Сремских Карловцах, заключалась исключительно в выступлениях против советской власти как власти светской и в призывах бороться за восстановление в России монархии»[213].

Протокол № 3 Священного собора архиереев Русской православной церкви за границей

22 августа – 4 сентября 1927

[ГА РФ. Ф. Р-6343. Оп. 1. Д. 2. Л. 94–95 об.]

Протокол № 4 Священного собора архиереев Русской православной церкви за границей

23 августа – 5 сентября 1927

[ГА РФ. Ф. Р-6342. Оп. 1. Д. 2. Л. 97–98]

С другой стороны, сказалось тяготение митрополита Антония (Храповицкого), главы Зарубежной церкви, к «самостоятельности». Еще 3 июля 1923 г. Синод принял секретное (и для верующих за рубежом, и для патриарха Тихона) определение о неисполнении указов патриарха Тихона, касавшихся деятельности заграничных приходов. В нем говорилось:

«В случае появления в будущем каких-либо распоряжений Его Святейшества, касающихся заграничной Русской Православной Церкви, роняющих ее достоинство и притом носящих столь же явные следы насильственного давления на совесть Свят[ейшего] Патриарха со стороны врагов Христовых, таковых распоряжений не исполнять, как исходящих не от его Святительской воли, а от воли чуждой, но в то же время сохранять полное уважение и преданность к личности невинного страдальца – Свят[ейшего] Патриарха и всегдашнюю готовность исполнять все распоряжения Его Святейшества, имеющие характер свободного его Архипастырского волеизъявления»[214].

И ранее этого времени, и позже митрополит Антоний неоднократно обращался к патриарху Тихону с просьбой предоставить «независимость» Зарубежной церкви, т. е. сознательно вел дело к фактическому отделению от Московской патриархии.

Таким образом, появление Декларации стало для этой части православной иерархии удобным поводом к открытому разрыву с Московской патриархией и провозглашению своего политического кредо – восстановление монархии в России. Понятно, что для абсолютной части православно-верующего населения Советского Союза, о котором якобы заботилась РПЦЗ, это политическое кредо было неприемлемо. Настойчивость РПЦЗ в провозглашении и в попытках его реализации делали разрыв между РПЦЗ и верующими в СССР все более очевидным и глобальным. Вместе с тем и каждый иерарх, и каждый священник, которые в СССР разделяли позицию РПЦЗ, неизбежно теряли всякую поддержку со стороны своей паствы.

Немаловажно было и то, что обстановка летом 1927 г. в Европе существенно отличалась от прошлогодней, когда Синод обсуждал проект послания митрополита Сергия и поддержал его: нарастала волна антисоветизма, совершались насильственные действия в отношении зарубежных советских учреждений и отдельных лиц, звучали призывы к экономической блокаде, казалась вполне реальной возможность нового военного похода против СССР. Вот почему в тексте Декларации Сергия поясняется суть гражданской (патриотической) позиции церкви, когда «всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное действие или просто убийство из-за угла, подобно Варшавскому[215], сознается нами как удар, направленный в нас».

…23 ноября 1928 г. поезд Рига – Москва медленно подходил к перрону Ржевского (Рижского) вокзала. Архиепископ Алексий (Симанский) напряженно вглядывался в проплывающие мимо окна вагонов… Один, второй, третий… Подумалось: «Узнаю ли я его после столь длительной разлуки?.. Да и он, Елевферий, признает ли во мне своего прежнего знакомца?..»

Москва. Рижский вокзал. Открытка

1920-е

[Из архива автора]

В купе постучали, в приоткрывшуюся дверь просунулась голова носильщика. Он проговорил: «Вас ожидает на перроне архиерей». Показалось – ослышался. «Что он сказал?» – обратился митрополит Елевферий (Богоявленский) к сопровождающему. «Вас ожидает архиерей». Мелькнула мысль: «Он, вероятно, в каком-либо архиерейском отличии, а я в теплой рясе… обычной осенней шляпе, без посоха, с зонтом в руках… Но делать нечего. Надо выходить».

Действительно, напротив открывшейся двери вагона стоял архиепископ Алексий в меховой, с бобровым воротником рясе, в клобуке и с архиерейским посохом в руке. После взаимных приветствий Алексий обратился к гостю:

– Митрополит Сергий просил вас встретить, а сам он ожидает вас у себя на квартире. Такси у вокзала. Пожалуйте.

В дороге начался непринужденный разговор.

– А вы, владыка, кажется, удивились, увидев меня в рясе, в клобуке и с посохом? Вы, вероятно, думали, что мы, архиереи, ходим с бритыми бородами, стрижеными волосами, в светских костюмах, – проговорил Алексий.

– Да… Вы угадали, почти что так.

– Как видите, мы все сохранили в нетронутом виде и всюду являемся в таком одеянии.

– Ну, слава Богу, это очень хорошо.

Через полчаса машина остановилась возле ничем не примечательной калитки. В глубине – барский дом с флигелем. Прошли