Крестный путь патриарха. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) - Михаил Иванович Одинцов

было издано «Деяние», в котором подробно была изложена позиция высшей церковной власти относительно обвинений, выдвинутых против Сергия не подчиняющейся ему части епископата. Обоснование полномочий заместителя местоблюстителя, в том числе и в части увольнения и перемещения епископов, что вызывало особое неприятие и протест, выводилось из того обстоятельства, что митрополит Петр передал ему свои права и обязанности «без всяких ограничений». Можно привести слова видного церковного деятеля той эпохи архиепископа Верейского Илариона (Троицкого), писавшего из Соловецкого лагеря: «Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как им жить дома нельзя. Прежде по каким пустякам должность меняли – и еще рады были, а теперь заскандалили»[202].

Тем, кого «смущали» слова Декларации: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи», специально пояснялось, что они относятся к внешнему благополучию и бедствиям народной жизни, но вовсе не к «распространению неверия», как некоторые извращенно толковали их.

Спустя годы, в 1942 г., вспоминая эпоху конца 1920-х гг. и связанные с опубликованием Декларации церковные нестроения, Сергий свидетельствовал: «В нашей Церкви воцарился невообразимый хаос, напоминавший состояние Вселенской церкви во времена арианских смут, как оно описывается у Василия Великого… Мы могли рассчитывать только на нравственную силу канонической правды, которая и в былые времена не раз сохраняла Церковь от конечного распада. И в своем уповании мы не посрамились. Наша Православная церковь не была увлечена и сокрушена вихрем всего происходящего. Она сохранила ясным свое каноническое сознание, а вместе с этим и канонически законное возглавление, то есть благодатную преемственность Вселенской церкви и свое законное место в хоре автокефальных церквей»[203].

В Обновленческой церкви отношение к Декларации также было неоднозначным. Часть епископов и приходского духовенства, а еще в большей мере рядовые верующие восприняли положительно выраженную в ней идею лояльности к государству. Поэтому на местах паства покидала Обновленческие церкви, переходя в патриаршии приходы. Обновленческое руководство в своих публичных выступлениях и на страницах церковной прессы подавало Декларацию как «акт лицемерия, заискивания и заигрывания» с властями митрополита Сергия и его сторонников. Александр Введенский, выступая в ноябре 1927 г. на пленуме обновленческого Синода, говорил: «Я боюсь, что это только новая маскировка староцерковничества, новая перелицовка в советского льва, который, в самом деле, остается белогвардейским общипанным орленком»[204].

Русская эмиграция и Декларация митрополита Сергия (Страгородского)

Жаркие споры вызвала Декларация и среди русской эмиграции. Расколотая на два лагеря, она была едина в политическом неприятии «большевизма» и жаждала падения «Совдепии», но по-разному представляла будущее государственное и общественное устройство России (монархия или буржуазная республика), по-разному относилась к идее и возможности новой интервенции против Советской России. Оба лагеря стремились опереться на образовавшиеся на Западе церковные структуры, в которых они видели своих возможных союзников.

С публикацией Декларации обострились отношения и между группами церковной общественности, примыкавшими к различным политическим группировкам. Обсуждение этого документа сразу же переросло рамки церковной проблемы. Это, к примеру, хорошо передает листовка-обращение группы русских офицеров к управляющему православными приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию (Георгиевскому): «Мы не вмешивались в церковный вопрос, не знаем, правильно или нет, покуда он рассматривался в области канонов, которые, каемся, нам пока мало ведомы. Но теперь церковный вопрос приобрел характер чисто политический. И тут для нас, политических борцов за родину, недомолвок не может быть. Уважение к личностям пастырей отходит на второй план. Мы хотим знать, кто с нами готов бороться против большевиков и кто к этой борьбе не склонен»[205].

Митрополит Евлогий ориентировался на сохранение связи с Московской патриархией и стремился избежать проникновения «политики» в церковь. Он и его сторонники восприняли Декларацию как логическое продолжение действий патриарха Тихона, направленных на публично-правовое урегулирование отношений с государством. Однако и в этой среде ее обсуждение не проходило тихо и мирно. Полемика выплеснулась на страницы эмигрантских изданий – газет «Руль», «Последние новости»[206], «Россия», журналов, сборников, листовок, обращений, воззваний. Единодушие было в одном – не давать письменной подписки о лояльности в отношении советской власти, которую требовал от заграничного духовенства Сергий[207].

По поводу Декларации и ее значения для церкви как в СССР, так и за рубежом высказывались диаметрально противоположные суждения. Такие авторитетные лидеры русского зарубежья, как Д. С. Мережковский, А. В. Карташев, Г. П. Федотов, Г. Н. Трубецкой, призывали, заклинали и требовали отвергнуть послание Сергия, пойти на разрыв с ним всех связей. Но не менее авторитетные деятели Н. Н. Глубоковский, Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, митрополит Елевферий (Богоявленский) высказывались в поддержку документа. Так, Н. Н. Глубоковский в интервью газете «Россия» заявил: «Послание митрополита Сергия несомненно подлинное. Подпись мне хорошо известна, и все подозрения в апокрифичности этого послания ни на чем не основаны. Митрополит Сергий был вынужден обратиться с таким посланием создавшейся обстановкой. Хочет ли митрополит Сергий, чтобы мы все подчинялись сов[етской] власти? По-моему, нет. Все, чего он хочет – это освободить себя от тех бедствий, которые причиняет ему наша политическая “невоздержанность”. Он хочет снять с себя ответственность за нас. Заметьте, что в послании нет никаких указаний на возможность прещений, лишения сана или каких-либо других репрессалий. Послание преследует, думается мне, благие цели как для церкви в России, так и для нас, и я не вижу оснований смотреть на него пессимистически»[208].

Обобщающе и убедительно представлена эта точка зрения в красноречиво названной статье Бердяева «Вопль Русской церкви». Ее он завершил следующими словами: «Некоторые места послания митрополита Сергия шокируют, подписка, которую он предлагает дать, лишена отчетливости и юридического смысла. Но нужно внутренне понять, что все это значит. Митрополит Сергий даже лишен возможности назвать Россию по имени и принужден называть ее Советским Союзом. Но мы должны увидеть за этим Россию и признать ее радости и печали своими. Практически пойти навстречу призыву митрополита Сергия – значит, отныне совершенно прекратить в зарубежной церкви великокняжеские и царские молебны, носящие характер политических демонстраций, что не должны быть допускаемы проповеди в церквах или речи на епархиальных съездах, которые носят политический характер. Это есть ликвидация в зарубежной церкви периода, связанного с гражданской войной. На этот путь уже вступил митрополит Сергий, и этот путь должен быть завершен. И этим церковь лишь освободится от тех соглашений и компромиссов, к которым она была вынуждена в прошлом. И это будет нашим духовным возвращением на Родину»[209].

Острая, подчас ожесточенная и нелицеприятная полемика, звучавшая на заседаниях приходских собраний и епархиальных съездов, волной прокатившихся по