Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

сексуальную озабоченность. Он упрямо, преодолевая все мое сопротивление, буквально на брюхе доползал до сучки и начинал свои безобразия, иногда получая визгливый и могучий отпор. Дамы хихикали над ним (а гуляли с собаками в основном дамы), а я стеснялся, оттаскивал, ругал и даже иногда пихал его в бок. Это было как-то стыдно.

* * *

…Здесь же, на Профсоюзной, был совсем другой коленкор.

Пес постарел, видел плохо, пережив операцию на ухо, слышал тоже плохо, ходил уже не так резво, а главное – никак не мог разобраться, где можно, а где нельзя. Вся новая территория была для него чужая, поэтому мои крики и стоны он воспринимал с некоторым удивлением.

Для того чтобы попасть не то что на «чужую», но хотя бы на нейтральную полоску земли (возле самих подъездов у нас все было засажено цветами, как на ВДНХ), нам нужно было быстро-быстро спуститься по высоченной железной лестнице, которую и человек-то преодолевал с трудом. А Балу поначалу просто сваливался с нее кубарем, ударяясь всеми ребрами, так что даже смотреть на него было больно.

Там, внизу, была узкая асфальтовая дорожка, по которой бесконечно ходили разные люди, в основном адвокаты, приставы, прокуроры, свидетели, истцы и потерпевшие – они орали в мобильный телефон про номера статей УК («Сто двенадцатая часть вторая! Да, вторая!») и про следственные действия («А тогда выписывай постановление о временном аресте имущества!»), какать и писать под ноги этим людям тоже было довольно нехорошо, да и как-то страшно.

Балу забирался в сложно устроенный куст на крошечной полоске между этой «дорогой скорби» и глухой бетонной стеной Института Дальнего Востока, запутываясь в колючих ветках и запутывая поводок, и я с трудом выволакивал его оттуда.

Впрочем, через месяц пес привык, а я стал водить его куда-нибудь подальше, постепенно, шаг за шагом изучая наш новый район.

* * *

Как-то раз мы с ним шли по тропинке, протоптанной в траве, мимо заброшенных гаражей. Вдруг Балу напрягся, слегка зарычал и встал как вкопанный.

Я начал озираться.

Местные дагестанцы, которые держали тут самопальный шиномонтаж, перекинули свой провод на фонарный столб, он безыскусно и откровенно шел прямо по веткам деревьев над нашей головой (и как потом обнаружилось, во время дождей слегка искрил), но вряд ли Балу могло это заинтересовать… Огромная кошачья семья, давно получившая гражданство тут, в подвале пятиэтажки, вышла на улицу погреться и подставляла все свои животы солнцу, но мой пес всегда решительно обходил кошек стороной (хотя, впрочем, бывали и исключения).

Вороны, прыгающие по траве в поисках объедков и иногда летавшие мимо нас со злобной целью клюнуть Балу в макушку, тоже куда-то подевались. Подул странный сильный ветер и сразу стих.

– Старик, ты что? – спросил я его.

Балу стоял на месте и немного дрожал.

Наконец, я огляделся получше и все понял.

Человек лежал на земле между грудой мусора и кучей веток – лежал тихо и, повернувшись на бок, не подавал никаких признаков жизни.

Одет он был в обычную старую рубашку и брюки. На ногах имелись штиблеты. Присмотревшись к нему и даже подойдя чуть ближе, я окончательно убедился, что незнакомец просто спит. И что нам с Балу не нужно его будить.

Не приходя в сознание, гражданин отогнал от лица муху и перевернулся на другой бок.

– Ну че, пойдем, что ли? – осторожно спросил я. – Или как?

Балу продолжал стоять и упираться, глядя куда-то вбок.

* * *

Что-то и мне мешало уйти из этого места. Справа перед нами тянулась серая кирпичная пятиэтажка – все подъезды были с другой стороны дома, где двор и показательная детская площадка, а с этой, непарадной стороны было что-то вроде пустыря с гаражами, с вытоптанной среди травы тропинкой, ничейное место, ничейное настолько, что жильцы могли сюда выбросить что-то из открытого окна или форточки: пустую пачку сигарет, рваный целлофановый пакет или недоеденный кусок арбуза, а то и пустую бутылку; под водосточной трубой стояли старые эмалированные железные миски, с какой-то жижей, состоявшей, видимо, из хлеба и дождевой воды, – старушки кормили здесь подвальных кошек; висела на стволе грубо сколоченная кормушка для птиц, используемая зимой, в траве всегда в большом количестве валялись пустые банки из-под пива или кока-колы, опорожненные чекушки и прочие следы ночных пиров и торжеств (например, пустые блестящие пакеты из-под семечек и чипсов); мы с Балу на них постоянно натыкались, и я силком тащил его за поводок от этой гадости…

И вдруг, в это тихое мгновение, я вспомнил, что такие вот клочки пустой, дикой городской земли – именно они особенно привлекали меня в детстве. Я тогда останавливался и внимательно анализировал воздух этих мест. Где трава растет сама по себе и где по-настоящему пахнет землей.

Только здесь и мог спокойно заснуть этот богатырь земли русской, этот таинственный незнакомец, который сладко прикорнул на задах гаражей, буквально возле кошачьих выводков и чьих-то торопящихся ног.

Здесь, как маленький принц, он обрел свою планету.

Нет, я не испытывал к нему никакой брезгливости, больше того, я его хорошо понимал. Среди сентябрьской листвы, на холодной уже московской земле, в этом укромном месте ему было хорошо.

Это была та самая внутренняя Москва, которую я всегда старался постичь, ну, не умом, а как-то иначе. Это была волшебная для меня, хоть порой и грязноватая пустота…

Этого нет в настоящей природе – там горизонт указывает направление, и нужно идти с самого начала и до самого конца. Город же весь состоит из этих потайных карманов, как бы вшитых у него за подкладкой.

* * *

Между тем человек этот, лежавший между двух гаражей, долго не выходил у меня из головы. Кто он и что он, выгнали ли его из своей квартиры или сам он гордо покинул ее под проклятия чад и домочадцев, долго ли он так проживет, ночуя на земле? Обо всем этом я успевал подумать, когда мы опять и опять шли с Балу через то же самое место.

А буквально в двух шагах от нашего дома, во дворе физико-технического института Российской академии наук, жили, или, как бы это лучше сказать, обитали самые настоящие городские бродяги или бомжи, точнее мне сказать трудно. Про себя я их называл «банда четырех». Главным из них был огромного роста мужчина, который командовал остальными. Все они вчетвером, повинуясь его воле, целеустремленно порой ходили по району, но чаще никуда не ходили, а просто сидели в этом самом служебном дворе и жгли костерок.

Костерок им кто-то, явно облеченный