Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

– Да ладно, папа! – со смехом сказал он. – Если б там был яд, мы бы уже давно умерли. Это не яд. Просто есть вам это я не рекомендую. Тем более маме.

И спокойно пошел спать.

Я долго думал, что означает это «тем более», но решил значения не придавать.

Однако мне – в отличие от Мити – не спалось.

Я срочно решил переставить и утятницу с кроликом, и кастрюльку с соусом в кладовку и открыть там окно. Что с ними еще можно сделать, я не понимал.

Затем сел и стал думать.

«А если мы отравились? – думал я. – Звонить ли в скорую сейчас или потом? А может, нужно все же подождать до утра? А вдруг мы утром уже не проснемся?»

Меня немного трясло – я вспомнил все те случаи, когда я вот так, в панике и отчаянии, долго не мог заснуть, прислушиваясь к своему организму. Случаев таких было много. Все и не упомнишь. Некоторые были связаны с детскими болезнями, симптомы которых были очевидны, а причины – не совсем. Ну или с моими обычными страхами. Например, в Ленинграде я однажды купил банку тушенки, и мы приготовили ее с макаронами. При открывании банка как-то нехорошо хлопнула и слегка зашипела. По народному преданию это означало, что тушенку есть нельзя, однако Ася этим пренебрегла, хотела накормить скорей детей и меня, поэтому мы все съели, а в поезде, почувствовав распирающие газы в животе, я до самого утра не смог сомкнуть глаз. Или вот, например, когда у Саши в Юрмале сильно болела голова, это была всего лишь сильная простуда, температура, а я решил, что он купался в море и подхватил инфекционный менингит. Тогда я тоже не спал.

…Я выходил в коридор поезда, тогда, возвращаясь из Ленинграда, и смотрел на звезды, надеясь увидеть там хороший знак – что все мы останемся жить.

И мы остались жить.

* * *

Я еще долго метался с этими кастрюльками по квартире, не зная, как с ними поступить. Сначала поставил их на балкон, но подумал, что он слишком близко от Митиной комнаты и вообще соседи тоже могут почувствовать этот запах. Потом выставил на лестничную клетку, но и оттуда быстро их забрал.

Я пошел в ванную, прополоскал рот и посмотрел на себя в зеркало.

Металлический привкус во рту все никак не проходил.

«А если я вынесу всю эту химию на помойку? – вдруг подумал я. – Но сейчас уже час ночи, все это будет выглядеть довольно подозрительно. К тому же там, возле помойки, тоже живут люди, простые москвичи».

Тем не менее другого выхода не было. Погрузив и утятницу, и кастрюльку в большой полиэтиленовый пакет, я оделся и уже во втором часу вышел из дому.

Охранник в подъезде давно спал.

На небе стояла круглая полная луна и с интересом разглядывала меня. Дойдя до помойки, я тоже начал ее разглядывать. Давешние мысли о золотистом времени нашей жизни, об особом значении кролика в белом вине показались мне теперь смешными и жалкими.

«Ну ладно, – подумал я. – Такая судьба. Все-таки есть же и что-то хорошее. Иногда».

Я вдруг вспомнил, не помню уж почему, еще один случай, связанный с Сашей, который сегодня вечером, к счастью, не пришел. Как я забирал его с Асей из роддома. Роддом был у черта на куличках, стояла страшная жара, и почему-то никого, кроме меня, встречать Асю не назначили. Я взял машину и подогнал ее прямо к выходу. Все у меня с собой было: цветы были, три рубля медсестре были, деньги на такси были, но Ася все не выходила и не выходила. Я страшно нервничал, водитель шипел, что так не договаривались. А когда наконец Ася вышла в приемный покой, я взял у нее ребенка, заглянул внутрь конверта и открыл двери роддома – машины перед крыльцом уже не было. Водитель уехал.

«Вот сволочь, – устало подумал я. – Бывают же такие».

Ася без сил села на лавочку с конвертом голубого цвета.

«Ну что же ты стоишь? – печально сказала она. – Иди лови другую машину».

Я пошел и поймал.

Сейчас я часто думаю о том, что в последние месяцы нашей жизни, месяцы войны, все мои воспоминания вдруг становятся какими-то слабыми. Ну как если бы это была фотография, и она стала выцветать, или какой-то рисунок на стене, и он стал рушиться, исчезать. Собственно, я и пишу потому – чтобы как-то задержать, замедлить этот процесс.

* * *

…Утром я проснулся уже с готовым планом действий. За оставшиеся до возвращения Аси несколько часов я впервые в жизни приготовил манты из баранины, салат из помидоров, салат из редьки, купил селедку по-исландски, водки и вина.

Шпроты решил не брать.

Ася все-таки поцеловала меня. В губы.

Часть четвертая

Бесконечный каталог

Вещи Балу

От Балу остались, собственно, лишь три вещи: миски для воды и еды и лежанка. Все любимые игрушки, поводок, лекарства – все это мы выкинули, ну, так сказать, в состоянии аффекта.

Вот.

…Мы переехали на новую квартиру, и как-то вдруг быстро выяснилось, что гулять с собакой в буквальном смысле негде. То есть вообще. Всюду институты Российской академии наук, асфальт, люди, ноги, Никулинский районный суд, адвокаты, работники коммунального хозяйства, ни пописаешь, ни покакаешь.

Когда Балу появился, а это было на предыдущей квартире, я совершенно не задумывался об этой проблеме. Мы бодро выбегали в широченный двор, легко взлетали на куцые клумбы, установленные для красоты на таких каменных круглых подставках (сейчас узнал, они называются сложным словом «габионы»), смело бродили по всякой траве. Балу легко доносил свой груз до железной калитки, никогда не отправляя надобностей на своей территории, потом мы спокойно шли себе на собачью площадку или в дальний путь – к префектуре Кунцева, вокруг которой располагался небольшой живописный парк. Или в липовую аллею, зажатую между двумя автострадами, ну то есть мест было полно – и я даже не думал о том, что тут может быть какая-то проблема. Иногда нас гоняли, оттуда и оттуда, иногда нами любовались, говорили, какая красивая собака, это был золотистый ретривер, немного больше, чем положено, продолговатый и вытянутый, но в общем и целом совершенно классический, – словом, люди реагировали по-разному. Но я-то знал, что путь наш тверд, прям и неизбежен. И лишь одно меня расстраивало – увидев любую собаку, молодой тогда Балу начинал проявлять дикую