«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона - Пётр Казарновский

листья леса, – и ничего не требуй, / к иной душе, к покою причастясь» (1966, № 47. Т. 1. С. 109). Или, находясь в предвкушении посмертного воскресения, «в трех озер осоке / лежу я Бога и ничей», под высокими «соборами осени», окруженный «солнцем, сном, ручьем», словно преображенной телесностью (1966, № 56). Несколько странное в контексте этого стихотворения о медленном развоплощении восклицание «о тело» является анациклическим («о лето») – самым решительным словесным аналогом обратной перспективы. Такой перевертень активирует модус «наоборотного», небуквального чтения:

…о тело: солнце, сон, ручей!

«Задом наперед», лежа спиной к миру – поза героя в стихотворении «Была за окнами весна…» (1967, № 62). Этот поворот прочь от созерцания земного вызван неисполнимостью желания вырваться наружу из дома, окна которого маняще открыты на уходящую перспективу времени-пространства – видимо, не по направлению к «внутреннему хронотопу». Кроме того, герой «окружен чьим-то чувством» – что, как помним, сопоставимо с концептуальным: «Вокруг меня сидела дева» (сонет «Лебедь», № 38); постоянный мотив «тоски кругом», как в «Стихотворении, написанном в ожидании пробуждения» (1968, № 94), или «метафорической природы», как в кажущемся беспечным «Вокруг лежащая природа…» (1969, № 119), или красоты, «красивой погоды», как в стихотворении «Хандра ли, радость – все одно…» (1968, № 103); наконец, растворенной в пространстве возлюбленной в состоянии до воплощения, как в тексте «Сквозь форточку – мороз и ночь» (1969–1970, № 138. Т. 1. С. 208–209). Парадоксальным выглядит и положение рыбака из поэмы «Лесное лето», находящегося между жизнью и смертью: «Так, обратясь к себе лицом, / лежал он на песке речном» (1965, № 270. Т. 2. С. 26–27). Эта «обращенность лицом» к чему-либо – одна из характерных поз, служащая у Аронзона атрибутом театрализованного диалога. Кроме того, в некоторых из процитированных строк встречается алогичная возвратность, выраженная соответствующим местоимением «себя». «Обращенность лицом» к чему-то – позиция и поза, при которых совершается взаимопроникновение участников диалога, когда возникает нечто третье, невидимое и как бы отсутствующее, несуществующее. Но всякое отсутствие и несуществование в этом поэтическом мире, как уже говорилось, предполагает присутствие, существование, пребывание как потенциально присущее в ситуации дуальности.

Особый случай составляют два стихотворения, где о небе сказано, что оно «впереди», то есть увидено глазами лежащего. В «пейзажном» виде́нии «В поле полем я дышу…» (1967, № 65) лежащий мысленно проделывает путь вверх, на темный экран неба проецируя картины потустороннего. Сложнее ситуация в стихотворении «Отражая в Иордане…» (1969–1970, № 135), где образ неба дан перифрастически: «…впереди нас только знамя / с небес смотрящего Творца», как будто израильтяне смотрят на небо из положения лежа[316].

Пробуждение приводит персонажа лирического триптиха «День с короткими дождями…» (1966, № 49, 1) не просто к созерцанию летнего утра за окном, а к воображению такового, так как присутствие героини озаряет ближнее пространство мира:

<..>

Поздно. Августа конец.

Ветви сада на стене.

Только ты светла, как будто

за окном июль и утро,

что увидел я, проснувшись

от громов, дождя и моря…

(Т. 1. С. 112)

Создается впечатление, будто ее присутствие преобразило мир, сотрясаемый грозой и штормом. Следует заметить, что весь этот цикл написан в технике центона, основанного на дневниковых заметках Александра Блока, и передает «символистскую» идею преображения мира, столь дорогую поэту обожествляемой Прекрасной Дамы. Так пробуждающийся с рассветом герой Аронзона «любит поднять <..> веко, око, / чтобы на Вас, мой друг, на Бога / смотреть» и чувствовать себя спасенным (№ 134).

9.2. «Я сижу стоя»[317]: об относительности позиции смотрящего

Персонаж Аронзона может смотреть и сидя: «я сижу на мшистой капле, / вкруг меня – лесов потомки» (1965, № 21). В последнем слове цитаты можно видеть явление парономазии: уместнее при речи о лесе было бы сказать «потемки»; Аронзон говорит о молодой поросли деревьев, однако общая атмосфера увядания заставляет присматриваться и к обертону освещения. «Развалясь» на кресле «старинных деревьев» и кормя птиц, он видит переходы длинных стеблей лилий («воло́с») в голос возлюбленной, который рисует и стирает (1965, № 33). Из положения сидя герой стихотворения «В часы бессонницы люблю я в кресле спать…» (1968, № 90), находясь между явью и сном, которые у него сливаются в нечто единое, смотрит на странно двоящийся интерьер.

Особый модус созерцания дается в положении стоя. Вспомним: «…к ней лицом, и к ней спиной / стоял я, опершись о древо» (сонет, «Лебедь», № 38). Герой может стоять, «обняв себя», «напротив звезд, лицом к небытию» (1967, № 67). Находясь в странном северном пейзаже, переходящем в «портрет мысли» (то есть в умозрительный?), герой говорит о себе: «…подставив Ладоге лицо, стоял в лесничестве один я» (1965, № 20, курсив Аронзона). Место стояния героя – произвольно выбранный центр, часто обозначенный деревом (древом), копьем, как в случае с Архилохом («Прямая речь», 1969, № 298), или просто наугад уставленным пальцем, как это представлено на карикатуре (ил. 6.): персонаж-слепец указательным пальцем, заменяющим трость[318], метит центр, на который будет опираться в продолжение «созерцания». Так Аронзон совмещает в одном образе несколько жестов: опору, указание, выбор направления.

Иллюстрация 6

Соприкосновение с искусством, в основном сопричастным природе, вписанным в нее, совершается лирическим героем ради вящей торжественности в стоячем положении, как в стихотворении «Финляндия. Все время забегают…»:

…ногой, изогнутой в колене,

стоять красиво на разбухшем пне

и, обратясь глазами к тишине,

цитировать «Пиры» и «Запустенье».

(1967, № 76)

Этот случай характерен напластованием одного на другое созерцания и «называния», «именования», причем второе действие производится посредством «чужого слова» – стихов Баратынского, которыми только и может быть «озвучена тишина» (почти как в стихотворении «Не сю, иную тишину…», 1966, № 56, где этот же процесс совершается с и над иным). И ожидание того сакрального акта, того священного «мига, как Геба опрокинет / нам кубок божьего питья»[319], приводит поэта к убеждению: «где б ни был ныне, / стою я на балконе дня» (1968, № 86). Настоящим объектом созерцания для героя Аронзона может быть особенно тот, который наделен глубиной, потому и отсутствие неба в Петербурге заставляет глубже проникать в своего визави и ждать от него столь же глубокого проникновения в себя (как это происходит в стихотворении «Несчастно как-то в Петербурге…», № 129), и завороженность от мира становится попросту невозможна: «Очарован тот картиной, / кто не знает с миром встреч» (1968, № 88. Т. 1. С. 154). Декларирование