Страж сумерек - Мария Чернышова

— Баронесса также в Гёслинге.

— Гере Леннвальд?

— Отбыл вместе с работниками на сеттеры. Можете оставить вашу визитную карточку, я передам…

Ларс поморщился. Визитная карточка! Да он в жизни не имел ничего подобного, и вряд ли заведет.

— Увы, любезный, — ответил он, состроив независимое выражение лица, — не прихватил с собой. Так что будь добр передай словами через рот, если господа вернутся, что ленсман Иверсен желал уведомить о ходе расследования и уточнить некоторые обстоятельства. Запомнишь? Или у тебя память только от серебряной монетки просыпается?

Слуга с кислой физиономией заверил, что обязательно передаст. Дверь закрылась. Ларс и Эдна неторопливо отправились к коляске.

— Нужно отправляться в город, — сказала Эдна, оглядывая дом и парк. Госпожа Геллерт сочла нужным сменить брата при особе ленсмана, словно почетный караул. Сам Кнуд Йерде, придя за эти часы в относительно пристойный вид, отправился домой отпаиваться кофе и бороться с головной болью.

— Вы думаете, они увезли сокровища туда? — Ларс рассеянно разбирал вожжи.

— Не знаю. Возможно, клад еще где-то здесь. В большом доме легче спрятать.

— Мы могли бы обыскать особняк.

Ларс забрался на кучерское сиденье. Воробей, привязанный к коляске, фыркнул. Жеребцу не нравилось топать размеренной рысцой, которую предпочитала лошадь Йерде.

— И как вы себе представляете такой маневр? Без санкции судьи?

Никак. Ларс и сам прекрасно понимал, что это план из области фантазии. Даже если они проберутся в дом незаметно, то вряд ли смогут быстро отыскать драгоценности в незнакомом здании. К тому же Дальвейг не дурак — если он и оставил такое богатство без присмотра, то наверняка упрятал, как следует. А может, и вовсе в банк увез.

Коляска тронулась с места и, шурша гравием, двинулась к парковой ограде. Утреннее солнце пятнало землю резными тенями листьев. В гуще кустарника безмятежно пересвистывались сойки.

— Мы должны разделиться, — заявил Ларс, когда лошадь повернула в лес. — Я отправлюсь в город и буду искать Дальвейга, а вы останетесь присматривать за усадьбой. Вдруг мы разминемся, и они вернутся сюда. Если ваш брат сможет, пусть присоединяется.

Эдна обдумала предложение.

— Вы правы. Но не думаю, что Дальвейги обрадуются моему обществу. У баронессы мигрень просыпается, если я или мой брат попадаемся на глаза. Она не станет разговаривать.

— Еще бы. Гере Йерде, как видно, сильно подействовал ей на нервы во время тяжбы. Но вы должны использовать весь свой дар убеждения.

Лицо Эдны омрачилось.

— Боюсь, дело не только в тяжбе, — проговорила она. — Есть и иные причины.

— Вот как? — изумился Ларс. — Какие же?

Эдна помолчала, словно укоряя себя за неуместный порыв откровенности.

— Это не имеет ни малейшего отношения к нынешнему делу, гере Ларс, — наконец произнесла она, забирая из рук Ларса вожжи. — Это просто прошлое. Возможно, я объяснюсь, но позже. Сейчас мало времени. Поезжайте.

День тянулся неимоверно долго. Лив управилась с домашними делами, а стрелки часов в гостиной только-только подобрались к полудню. Да и управилась — громко сказано. Омлет она пересолила, кофе едва не убежал, мука просыпалась на чисто подметенный пол, а на заботливо выполотой клумбе с цветами Сигурд устроил очередную засаду, помяв все, что было можно и нельзя.

Что-то надвигалось, Лив это прекрасно понимала, просто-таки чуяла, а интуиция для человека сумерек — вещь первейшая, почти столь же важная, как знание Сумеречного Свода, который малышам вдалбливают вместе с запретом совать руки к кипящему чайнику. Очень обидно понимать, что взрослые тебя недооценивают, не понимая, что ты в сущности уже почти готовый настоящий скьольдинг.

Тетушка Эдна домой не вернулась. Отец пришел утром, усталый и какой-то сам не свой. Сидел у себя в комнате, молчал, пил кофе и курил, курил, курил. При маме он столько не курил. Лив не приставала — когда меркман работает, под руку не лезут. Чтобы отвлечься, она взялась за проклятую алгебру, но гадкие уравнения не решались. Завалит она этот экзамен, вылетит из школы, устроится к дяде Эгилю секретарем в контору. Чего проще. Если бы не обещание данное тетушке Эдне… восемь баллов, она и на половину от этого не рассчитывает. Ужас.

А что если они не сумеют раздобыть этот троллий клад до полуночи? Тогда каменноголовые явятся в Альдбро и придется отбиваться. Как отбиться от тролля? Силой — никак, это Лив помнила еще по сказкам. Сказки — великое дело, именно они учат основам обращения с той стороной.

Но на всякий случай молоток из сарая она принесла и спрятала. А вообще, надо бы скопить карманные деньги и приобрести дамский револьвер. Или у дяди Эгиля занять: в его коллекции какого только оружия нет, и стрелкового, и колющего, и режущего. Все и не упомнить.

Калитка заскрипела, и Лив насторожилась. Шаги были непривычные: не мягкая поступь тетушки, и не быстрая, четкая — гере Ларса.

В дверь постучали — с перерывами, будто гость и сам не был уверен: а нужно ли ему сюда.

Лив открыла.

На пороге стояла Кара Фратсен. Бледная, с зареванными глазами. В руке вчерашняя невеста сжимала смятый кружевной платок.

— Тетка твоя дома? — не здороваясь, спросила она.

Городской дом барона встретил Ларса строгой тишиной и закрытой дверью. На резкое дерганье колокольчика и громкий стук долго никто не отзывался, потом дверь приоткрылась и на крыльцо выползла древняя старушенция в чепце-одуванчике.

— Юноша, — прошамкала она, — почему вы так тихо стучите? Если бы я не спустилась на кухню поставить чай, то ни за что бы не услышала. Право, такая скромность офицеру не к лицу, — заметила она, посмотрев на запыленный мундир.

— Могу, я поговорить с бароном? — довольно громко и не слишком учтиво осведомился Ларс.

— Да вы неужто больны? — участливо спросила престарелая дама. — Еле-еле сипите. Не разберу ничего.

— Я должен увидеть гере Дальвейга! — повысил голос ленсман.

— Простуда? — покачала головой старушка. — Или даже ангина? Так пойдемте в дом, я как раз малиновое варенье достала. Выпьете чайку, авось полегчает, и голос появится.

Ларс едва не взвыл. Почти час дня, а дело еще не сдвинулось с мертвой точки, а он тут жарится на солнцепеке посреди Гёслинга и тратит время на тугую на уши, как глухарь на току, экономку.

— Господа где⁈ — заорал он,