Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

сорока пяти, которая просила подвезти ее. Согласно ее показаниям, парень согласился, посадил, а затем накинулся на нее, повалил «и сделал со мной, что ему надо». Потерпевшая (вдова) заявила о насилии спустя шесть дней после происшествия. Я обвинял очень слабо. Защитник, молодой начинающий Чубаров, видимо, растерялся, и нельзя было понять, в силу каких данных подрывается обвинение. Присяжные, не предполагая, насколько сурово наказание, признали парня виновным, и суд с большим сокрушением приговорил подсудимого к ссылке и заключил под стражу. Несчастный парень был на свободе. Я не нахожу себе покоя, поджидая вас, чтобы вы заглянули в дело — нет ли кассационного повода? Если бы вы видели лицо обвиняемого, который все твердил: «Да она по согласию, вот вам крест…». Пришел парень из деревни, один, и теперь сидит в тюрьме… Похлопочите. В крайности надо подать прошение на высочайшее имя.

И мне жалко стало осужденного. Пошел в канцелярию, взял дело и стал внимательно пересматривать производство, очень небольшое и бедное содержанием. Но блеснула надежда: постановление о назначении присяжного поверенного М. П. Горева защитником, а Самсон сказал, что защищал Чубаров. Значит, подсудимый избрал Чубарова по соглашению или суд объявил подсудимому, что назначенный ему судом защитник Горев не явился, а вместо него явился помощник присяжного поверенного Чубаров. Изъявляет ли подсудимый свое согласие, чтобы его защитником был Чубаров? На мой взгляд, несоблюдение сего является кассационным поводом.

Не без волнения начал прочитывать протокол судебного заседания. К удовлетворению моему суд без всяких оговорок допустил Чубарова к защите. Повод для кассации найден, и повод основательный! Записав все мне нужное, пошел обрадовать Самсона, который сердечно благодарил за мою полную готовность составить жалобу и сделать все необходимое для подачи.

А в селе, где жил обвиненный, родные, обеспокоенные его отсутствием, отправили в Таганрог грамотного двоюродного брата «дознать, куда девался Тиша». Узнав, какое горе стряслось, поспешил ходок домой, где беспомощно всполошились. Как я после узнал, мать осужденного была мамкой у «господ» и выкормила «барчука», сына помещика, и «свово». Барчук вырос, стал офицером, не забывал свою мамку и «молочного брата», а когда нужно было — помогал им. С «молочным братом» барчук рос, играли вместе, покуда пошел в ученье, а летом вместе удили рыбу, на охоту ходили и дружили. Барчук в ту пору служил в Петербурге, куда ему написали о происшедшем и просили «помощи».

Возвратился я в Ростов и тотчас занялся составлением жалобы. Она была несложна:

— Мне, — жаловался обвиненный, — в силу закона … был назначен защитником присяжный поверенный Горев. Суд при назначении защитника, несомненно, руководствовался серьезностью обвинения. О назначении защитника мне было объявлено. В судебное заседание явился защитник, и я был уверен, что он — А. П. Горев. Но затем оказалось, что меня защищал неизвестный мне господин Чубаров, о чем ни суд, ни он сам мне не объявили. Я не жалуюсь на господина защитника, он добросовестно по-своему выполнил добровольно принятую на себя задачу, но если бы я был поставлен в известность об отсутствии господина Горева, то я бы имел право и основание ходатайствовать о назначении мне защитником другого присяжного поверенного и дела слушание отложить.

Развив положение подсудимого, обеспеченного судом защитником и прочее, просил Сенат кассировать состоявшийся приговор.

Попутно произошел следующий казус. О деле я рассказал Гореву и попенял ему за передачу серьезной защиты юному помощнику, чуть ли второй раз выступающему в суде. Горев взбеленился и нашел мои действия «предательством», так как подвожу его, и что «в интересах товарищества по сословию» я не вправе подать жалобу и вмешиваться «не в свое дело», подводя его под дисциплинарную ответственность. Я настоял, чтобы вечером того же дня собрались присяжные поверенные и помощники нашего города для рассмотрения моих действий. Собрались. Горев получил хорошую отповедь от присяжных поверенных, которые нашли, что в происшедшем нарушении виновен суд, что Горев рассуждает бессердечно, эгоистично и что если можно помочь беспомощному тяжко обвиненному, то это должно сделать — «это наша сословная обязанность».

На другой день поехал в тюрьму и передал жалобу по назначению. Обвиненный подписал жалобу и письмом уведомил родных, что «за него заступился хароший господин». «Молочный брат», получив письмо из деревни, пошел к адвокату, который ему задал ряд вопросов, на которые нужно ответить, чтобы возможно было решить, что надо предпринять. А пока шла переписка и пока родные осужденного «дознавали», где и у кого можно узнать, что ответить на вопросы, прошло месяца полтора. В тюрьме, куда они обратились по чьему-то совету, им указали, что я помогаю обвиненному, и ко мне пришли мать и двоюродный брат. Прочитав письмо из Петербурга и поставленные адвокатом вопросы, я успокоил мать, высказав надежду, что Сенат отменит приговор и что сына будут вторично судить, а в Петербург надо послать прилагаемый ответ, который я дал.

Наступил великий пост, и на шестой неделе осужденного выпустили, так как Сенат отменил приговор. Парень к светлому празднику возвратился домой. Помню хорошо радость его семьи, о которой мне рассказали.

Прошло лето. В первую осеннюю сессию слушалось вторично дело, и подсудимый явился уже ко мне, «чтобы, значит, закончили дело, как вы наш благодетель и сколько положите — сплотим». Дело я, конечно, принял, объяснил, что «сплотить» не надо ничего. От такого клиента можно получить рублей 15, а «с продажей коровы» всего 40 рублей.

В заседании по делу на предложенные мной вопросы вдова проговорилась и дала следующий ответ:

— Давно муж помер?

— Да лет, кажись, больше десяти.

— Остались дети?

— Ни.

— Так и вдовствуете?

— Да, так и живу.

— Управляетесь хозяйством сами?

— Да, у мене мужицкаго хозяйства нема.

— Чем же питаетесь? Какую работу делаете?

— Торгую так, чем попало, и в моей хате собираются.

— Значит, у вас в хате парни и девки на гулянку ходят, «посидки» у вас бывают?

— Да, видно, что так.

— Вы помните, когда Тихон вас изнасильничал? Когда это было?

— Не упомню.

— Ну, скажем, было это в среду 14 марта — так записал следователь. А когда вы заявили жалобу? В тот же день, сейчас как приехали в село?

— Ни.

— Почему же вы не пожаловались на такую большую обиду сейчас же?

— Да так, не жалилась.

— Рассказали вы кому-нибудь?

— Сказала.

— Кому?

— Да знакомой моей женчине, куме моей.

— Когда вы ей рассказали?

— Да должно что в воскресенье, потому она ко мне завсегда из церкви заходит, а на неделе я ее редко вижу.

— Она старше вас?

— Не знаю.

— Ну, рассказали вы ей, а она что?

— Посмеялись, значит, а она говорит: «Смотри, от такого, значит, бугая еще заберемнишь». Ну, я спужалась и говорю: «Как же так? Что