Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

вопросы. Вот в графе «Религия» я написал «велосипедист» по созвучию «баптист-евангелист», «меннонит» и другое (велосипеды в те годы не были в употреблении в Екатеринодаре[315]). К моему удивлению, начальство заключило, что я скрыл свое еврейство, незаконно въехал в столицу Кубани, да еще поглумился над полицией. Производится дознание, и по требованию атамана Кубанского войска дело прислано сюда. Полицмейстер задерживает дознание и советует как-нибудь добиться прекращения дела во избежание могущих последовать неприятностей. А главное, — добавил Золотухин, — не знаю, что ответить по поводу «велосипедиста».

Все это он излагал с юмором. Объяснил Золотухину, что уголовного дела нет, а в порядке административном может последовать возмездие. По поводу «велосипедиста» надо сказать: был навеселе, не думал, что опросный листок посылается в полицию, так как впервые мне пришлось видеть таковой, а полагал, что сведением интересуется гостиница.

Спустя несколько дней опять явился Золотухин:

— А знаете, дорогой мой, идиоты взыграли, и я прошу вас поехать в Екатеринодар «притушить глупую историю», ибо не рискую лично ехать. Так как помпадур[316] может арестовать. Мне пишут из Екатеринодара, чтобы я поручил поверенному похлопотать.

Объяснил Золотухину, что вряд ли возможно мне ходатайство, ибо производства с участием адвоката нет и что в данном случае может, пожалуй, помочь местный влиятельный адвокат путем частного ходатайства. Золотухин настоятельно просил меня поехать и сделать возможное. Поехал. В Екатеринодаре вступил в сословие присяжных поверенных бывший председатель Екатеринодарского суда Владимир Иванович Конатов, действительный статский советник. К нему я обратился с просьбой дать совет, как помочь. Похохотал Конатов и сказал:

— Всеконечно надо помочь первому велосипедисту в Екатеринодаре. Погостите у меня денек, буду рад. С детьми моими познакомитесь. Да вы переселяйтесь ко мне, у меня «адвокатский заезжий двор».

Действительно, дом оказался интересным. Расположен в большом саду, громадный зал, среди которого бассейн с фонтаном, много растений, хорошая мебель, рядом столовая, в которой свободно может расположиться до тридцати человек. Масса комнат, большая канцелярия и три комнаты для гостей. Конатов был богат, имел очень большую практику, умный, сведущий юрист, гостеприимный, любитель кутнуть, вдовец. Жил широко, его любили и уважали. После этого знакомства я вошел в семью Конатова, бывал частым гостем, а с образованием Новочеркасской палаты мы заседали в совете присяжных поверенных как члены совета[317].

Возвращаюсь к делу Золотухина. Конатов оказался большим другом атамана. Он заехал к нему, и атаман решил, чтобы Золотухин пожертвовал для бедных детей интерната 100 рублей, которые я тогда же внес. Золотухин был весьма рад исходу дела.

Лет через пять в Екатеринодаре была красивая выставка, на которой фирма Эрлангера выставила мельничные принадлежности в красивом павильоне. Все это должен был оборудовать Золотухин, и я получил для него разрешение на временное пребывание в Екатеринодаре. Атаман расспрашивал Золотухина о мельницах, именуя его «велосипедистом». Когда Золотухин познакомился с Конатовым, то закатил завтрак и привел ярмарочный цыганский хор в отдельный кабинет гостиницы. Сошлись они прочно и наезжали друг к другу «помотаться».

II

Вскоре Золотухин опять явился ко мне.

— Не везет мне, дорогой мой, — как будто с грустью сказал он. — Зовет следователь, вот и приглашение.

Посмотрел я повестку и сообщаю, что он обвиняется в оскорблении чиновника при исполнении обязанностей службы[318].

— Ну, где же справедливость? — вопросил Золотухин. — Да я в жизни собаки не обидел, и вдруг — целого чиновника… Недоумеваю, в чем дело!

Разъяснил, в чем будет заключаться допрос и прочее. Затем он мне сообщил, что помощник пристава обвиняет его в нанесении обиды словами и в грубом вмешательстве в его распоряжение, когда он из маскарада удалял скандалившего акцизного чиновника[319]. По словам Золотухина, следователь задал два вопроса, почему, надо полагать, дело чепуха. А месяца через четыре пришел с обвинительным актом. По словам свидетеля городового, Золотухин сказал помощнику пристава:

— Держи морду, я тебя буду бить.

Размахивал руками и не позволил вывести из зала скандалиста.

Пошел защищать. Установил, что Золотухин, увидев, как резко толкал помощник пристава какого-то чиновника, предложил помощнику пристава не совершать насилия, сказав:

— Времена Держиморды[320] прошли, бить нельзя.

А городовой и помощник пристава решили, что Золотухин сказал:

— Держи морду, я тебя буду бить.

Золотухин, как член клуба, вправе был не допускать, чтобы гостя клуба насильно вытаскивали на лестницу, для чего не было серьезного повода, ибо подвыпивший чиновник добродушно протанцевал немного один. Протокол полицейские составили в отсутствие Золотухина и записали по своему усмотрению нужное для обвинения, а господин следователь не счел нужным допросить свидетелей, которых указал Золотухин. Суд оправдал.

III

В указанной компании изредка появлялся агент Русского общества пароходства[321] Илья Михайлович Симков, грузноватый господин, в компанию не вносивший и «лепты оживления». Золотухин заметил, что Симков занят своею наружностью и считает себя обаятельным, почему стал звать его Адонисом Михайловичем, вызвал его на откровенность по части «сокрушения сердец дамам» и забавлялся.

Как-то Симков пришел не в духе.

— Что с тобой, Адонис? — спросил Золотухин.

— Похварываю, брат. Доктор велит принимать какое-то месиво и гулять побольше.

— А ты плюнь, Адонис, не верь. Выпей холодной водочки со шкалик, закуси хорошо, потом поедем к Чарахчианцу (шантан), примешь порцию «бабца» и будешь здоров и неотразимо красив, как всегда.

После этого Золотухин объявил компании, что лечение Адониса принимает на себя и прежде всего пошлет его гулять. Золотухин написал Симкову горячее объяснение в любви от неизвестной армянской дамы, которая просила его верить в чистую любовь и пригласила познакомиться, для чего просит к собору в Нахичевани вечером такого-то дня, а если муж в этот день не уйдет из дому, то в субботу после всенощной обязательно встретить и подвезти. Гулял Симков долго около собора на большой площади и прилегающей улице первый день и в субботу, почему опоздал к обычному ужину. Неудавшаяся встреча с прелестной незнакомкой нагнала маленькое недовольство. Золотухин оседлал своего любимого конька — вышучивать. Начались вопросы:

— Адонис, а ты посвежел. Слушаешься доктора? Гуляешь, воздух глотаешь? Где был? — и так далее.

Компания веселилась за счет Симкова, а он не замечал, пил и ел, молчал, думая «о влюбленной даме». В тот же вечер компания поехала в шантан, где у них был кабинет-ложа. К ним присоединились местный окружной генерал, полицмейстер и товарищ прокурора Турунов. Выпивали. Дебютировала приехавшая «этуаль»[322] Гильда Брок, по афише несравненная красавица. Оказалось, действительно красивая, изящная, подвижная певичка. Компания решила пригласить ее отужинать, откомандировав заведующего шантаном. Приготовили для нее цветы и чинно встретили. Певичка хорошо владела немецким языком и слабо французским. Вальяно, Турунов владели французским, а Золотухин немецким, почему беседа кое-как склеилась.