Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

с рейхсканцлером, в ходе которой с треском лопались секреты избирательной компании, вопрос о Марокко стал опасным, и ловким маневром{147} парламент переключается на дебаты с социалистами. Фон Дреквиц{148} кричит: «Слушайте, слушайте!» — а сам спешит вернуться к друзьям в фойе, на красный диванчик, где, подняв плечи к лысинам, можно развалиться с таким же удобством, как разве только поздним вечером в мягких креслах Palais de danse. Ухмыляясь в сверкающе-черные усы, они болтают о минутных радостях, о житейских заботах — и насколько же холенее, чем у духовных особ, эти лоснящиеся физиономии! Вот они расплываются в улыбке, ибо кто-то отворил дверь в зал, и стало видно, как там, не щадя сил, усердствуют пролетарии. Эта улыбка! Она говорит: «Комедия! Вы болтаете, а дело-то давно слажено». Она говорит: «Комедия! Вы все — объекты законодательства, субъекты сидят здесь». Она говорит: «Лейтенант и десяток солдат»{149}. Это олоферновско-чингисхановская улыбка. Это спесивая улыбка всех свиней мировой истории: всех власть имущих свиней.

Фон Дреквиц кричал: «Браво!» — потому что оратор лихо поносит красную банду; но он застывает с открытым ртом, ибо теперь на трибуне стоит либерал и доказывает социал-демократам, что в случае войны они бы забастовали. Либерал явно убежден, что поступает наилучшим образом. Он не слышит и не видит иронии правых; он мечет громы и молнии против левых, против зачинщиков переворота. Он — врач, он ежедневно имеет дело с социал-демократами, ему надо бы знать, что эти господа отличаются от него самого не более чем двумя-тремя традиционными словесными ходами, что они — самые настоящие мелкие буржуа, единственное желание которых обеспечить своим детям и внукам сносное мещанское существование, и что ко всеобщей забастовке они относятся так же, как младотурки к священной войне, то есть сами боятся ее как огня{150}. Однако соблазн казаться положительным и консервативным слишком велик: кровь ударила ему в голову, он уже невменяем. А ведь он еврей. Ему-то уж наверняка пришлось испытать на своей шкуре враждебность феодального государства, прикрашенного христианскими румянами. Стоило бы ему повернуть голову, сколько бы дерзко-презрительных взглядов встретил он справа! Нужды нет, он не глядит направо, на мгновение и он — господин, властитель, разговаривающий с народом, сидя верхом на коне (пока тот его не сбросил), и сопровождаемый свитой церковников и аристократов.

Доверие этой публики к своим инстинктам поистине абсолютно. В таком абсолютном виде его можно наблюдать только в дни больших событий. Нужно было потерять Марокко, дворяне должны были сильнее, чем когда-либо, унизить управляемую ими страну и в панике сплотиться вокруг так называемых государственных деятелей, являющихся не чем иным, как сливками их собственной клики, — вот какая блестящая комбинация нужна была для того, чтобы либеральный буржуа поддался на ординарную уловку оратора центра и обрушился вместе с ним — на кого? На социал-демократию!

То что он говорит о дипломатах, звучит весьма вяло; чувствуется смирение, подхлестывающее себя, чтобы выйти за рамки вежливости. До превосходства, однако, ему далеко. «Господа, сидящие там, наверху» так и остаются наверху, хотя и увязли в болоте{151}. Буржуа принимает как должное то, что на все его нападки министр иностранных дел отвечает остротами. Зачем ему усложнять себе жизнь? Его истинное, увы, совсем неприглядное лицо знает только Европа. Здесь его видят не просто в желтом жилете, здесь его видят в броне. Все люди его типа чувствуют себя за рубежом пришибленными своим духовным убожеством, своей серостью, им не хватает там светского лоска и знания дела; но стоит им возвратиться домой после поражений, нанесенных им английскими купцами и французскими литераторами — и боже, — как они блистают перед оробевшими земляками, как шествуют, как подавляют своим апломбом — в промежутках между поражениями!

Они смешны, в них есть что-то отталкивающее; но возмущения они не вызывают, ибо в меру сил своих заботятся о самих себе и едва ли способны понять, что губят страну. Возмущение вызывают буржуа, вся эта масса образованных, состоятельных людей, всячески избегающих ненависти; приберегая менторски чванный тон для более радикальных соотечественников, они респектабельны с врагом народа, сидящим справа, словно находятся с ним на равной ноге, словно возможна коалиция, словно существует связывающая всех и вся человечность. Но таковой не существует. Разве у вас в жилах вода, а не кровь? Вы не выходите за барьер своей профессии, вы непричастны к государству, власти и почестям, вы не представляете перед миром достижений и ценностей, которые принадлежат только вам, — разве вам это не надоело? Разве вам не надоело всю свою жизнь выслушивать вопросы иностранцев, распоряжающихся вашей волей и даже вашим языком: «Что говорит ваш кайзер? Чего хочет ваше правительство?» А если у вас недурно варит котелок, то и такой вопрос: «Вы, наверно, принадлежите к аристократии своей страны?» — ибо среди угнетаемого трудящегося люда никто не ищет лиц с отпечатком высочайшей европейской культуры. Последняя насмешка немецкой судьбы — вас путают с фон Дреквицем, с этой элитой конюшен и ночных кабаков, с этой помесью директора цирка и спекулянта! Разве у вас в жилах вода, а не кровь? Разве у вас не чешутся руки при виде наглой касты, осмеливающейся еще показываться на свет божий, осмеливающейся еще повелевать здесь, в средоточии ваших гражданских усилий, в детище ваших отцов — рейхстаге? Вы держите перед ними благодушные речи, вам далек и чужд дух Конвента{152}, далека и чужда великая история с ее «Ты или я», с ее «Долой его!».

В таком случае добивайтесь 12 января{153}, чтобы вас оказалось немного больше в этих стенах: это ничего не изменит. Вы будете чаще говорить, а они будут вам еще презрительнее давать отпор. На их последнее слово, означающее насилие, у вас все равно не найдется ответа, ибо вы никогда не запрете кассу и не станете выжидать — направят ли они пушки на здания крупнейших банков. Такая попытка была бы просто смехотворна, и первая же потасовка показала бы, что так называемых правителей, являющихся правителями только благодаря гнусному сговору и гипнозу привычки, а не в силу идеи, ими олицетворяемой, и даже не благодаря тяжелой мошне, — что их никто не поддерживает, если они держатся только насилием… Но давать вам советы бесполезно. Должно смениться несколько поколений, должен исчезнуть тип, который вы собой представляете: этот отвратительный и интересный тип империалистического верноподданного, безответственного шовиниста, растворяющегося в массе почитателя власти, поклонника авторитетов вопреки опыту и политического скопца.