Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

человеку вместо европейской веры в его высшее назначение. Так было с большинством. Некоторые из нас сохранили свою чистоту, насколько мы, бренные смертные, вообще можем сохранить чистоту и не проникнуться мгновением, с которым уходим мы сами. Этих-то и признает молодое поколение.

Ибо оно иного склада. Оно не верит, что какого-то таланта достаточно, чтобы эстетизировать дух противоречия. Оно верит в абсолютный литературный шедевр, не веря, что появись он, за ним не окажется ничего, кроме капитуляции и банкротства. Оно хочет не играть, а осуществлять: ему нужны плоды идеи, будь то книги или действия.

Группы действия имеются уже в городах Германии, они состоят сплошь из молодежи, считающей веления разума обязательными, видящей за идеей непременное действие, воссоединяющей в своей душе литературу и политику, доселе беззастенчиво обособленные друг от друга. Эти группы вот-вот объединятся — и среди немецкой общественности снова возникнет то, от чего она давно отвыкла и о чем давно забыла, — партия идеи, первая попытка восстать против духа противоречия, организованного в гигантские корпорации и до сих пор нас терроризовавшего. Престарелым членам парламента, которые после сорока лет беззаботной жизни теперь неожиданно обнаруживают у себя под столом некоторые народные права, лежавшие втуне, — престарелым членам парламента предстоят неприятные дни. С этой молодежью не сладишь. «Реальная политика» престарелых окажется на поверку иллюзией, впрочем, в последнее время едва ли кто-либо заблуждался на этот счет. Они узнают разительную истину: подлинная действительность состоит в идеях, а не в фактах. Они познакомятся с силой, которая и не снилась этим политикам силы, — силой идеи. Великие перемены, глубокое обновление, но они наступят. Кто поверит, что довольно нескольких статей конституции — и дело с концом? Меняется представление о государстве, меняется чувство народа, меняется отношение к человечеству, меняется само мироощущение.

Государство. В пух и прах будет развеяно непристойное представление о государстве как о чем-то стоящем над человеком и не интересующемся его счастьем и его бытием. Таково было заблуждение породы людей, увлеченных внешней стороной вещей, признававших только «успехи», но не совершенствование, не прогресс. Государство зависит единственно от нас, людей, от нашей воли, от нашей крови. Хорошо оно или дурно, решают наши добродетели и наши пороки; и оно ведет нас вперед или толкает под откос в зависимости от того, что им управляет, — наши инстинкты или наш идеал. Ответственный сам за себя, народ вкладывает в свое государство свои творческие силы — тогда как деспоты используют только консервативные, а то и вовсе не вполне человеческие порывы народа. Отношение между немцами и их государством таково, что прежде они не придавали большого значения качествам, теперь в нем преобладающим, и что старые и важные силы Германии еще не участвуют в государстве. Молодое поколение пустит в ход эти силы. Государство наконец-то уйдет корнями даже в немецкий пейзаж, даже в немецкую музыку. В нем будут действовать мыслящий от имени всего человечества Гете, а свободолюбивый Шиллер будет столь же неотделим от него, как законодатель разума Кант. Государство, доселе скорее походившее на технический аппарат и экономический союз, принесенное извне, в результате войны, не то, о котором мечтали немцы, и в таком своем виде — еще не родина их души — оно станет государством, целиком выражающим собой этот народ, из природы которого, в основе своей нерушимой, оно возникнет.

Народ. Тогда он будет иным. Вы, племя двадцатилетних, достигнете высоких ступеней человечности, и ваше государство само вам их построит. Оно послужит вам не меньше, чем вы ему. Чтобы радеть о нем, радейте о самих себе. Храните каждый в себе сознание всеобщего равноправия и собственной ответственности. Демократии не устраняют индивидуальностей, они хотят, чтобы каждый был индивидуальностью. Не полагайтесь на великих людей, и вы избежите катастроф. Ни перед кем не преклоняйтесь, никого не презирайте. Знайте человека и заботьтесь о нем, тогда вы сразу достигнете и цивилизации и культуры. Ваш народ созерцает проникновенно и добродушно. Не бойтесь бороться вместе с ним. Конечно, вы менее всего станете бояться внутренней борьбы, этой самопроверки наций. Ее боятся только зазнавшиеся. Им везде чудится какой-нибудь «внутренний враг», которого они ненавидят. Вы же, равноправные и сознающие свою ответственность, будете любить даже во время борьбы.

Любя свой народ, вы не можете ненавидеть человечество. Только тот любит свой народ подлинной любовью, кто умеет быть добрым и к другим народам. Народ, обладающий всеми правами, в нашей части света не посягает на права других народов. Угнетателями становятся только угнетаемые, а вы свободны. Свободы больше там, где глубже чувство нормальной человечности. Кто из вас назовет себя патриотом, задавшись целью покорять и эксплуатировать чужие страны, вместо того чтобы искать собственного блага в счастье своего народа, а счастья своего народа в счастье всех народов?

Двадцатилетние, основой вашего жизнеощущения будет уверенность в счастье. Вы не побоитесь считать его достижимым. Никто не введет вас в заблуждение, говоря, будто оно противоречит некоему внутреннему закону, который велит нам исполнять свой долг и вовсе не велит быть счастливыми. Ибо ваш долг — это идея, одухотворение мира идей, государство как детище познания, взгляд на народ, исполненный знания души, жизнь, проникнутая тем ароматом свежести, которым веет от прекрасных творений духа. А это и есть счастье. Вашим долгом, двадцатилетние, будет счастье.

РАЗГОВОР С ТАЛЕЙРАНОМ{156}

аревельер-Лепо{157}, родившийся в 1753 году, был президентом директории{158} Первой французской республики. Он пришел на смену Робеспьеру и тем, кто его устранил. Когда он пал, настало время Бонапарта.

Ларевельер-Лепо, молодой депутат Генеральных штатов, выступил против знатных сеньоров и потребовал для буржуазии права занимать такие же государственные должности и носить столь же достойный наряд, на какие имело право дворянство. В учредительном собрании он принудил министра Неккера{159} отменить налог на соль. Чуть горбатый, невзрачный с виду, он не обладал ни богатством, ни именем; только авторитет разума и воля к добру давали ему мужество выступать перед власть имущими со своими требованиями. Он был искренен в каждой своей роли, ибо всегда уверял себя, что действует без личной заинтересованности; он лишь орудие общественного блага. Он без ненависти голосовал за смертный приговор королю, повинуясь единственно доводам рассудка. Преследуемый во времена террора, он только благодаря своей болезненной внешности избежал гильотины. Не стоило утруждать ее зря. Как и многие другие, блуждал он в лесах, проклиная страшную систему поголовного уничтожения людей и чудовище анархии. Но оно было