Конде Наст. Жизнь, успех и трагедия создателя империи глянца - Жером Каган

я был дальновидным и толковым издателем, однако я первый готов признать, как наедине с вами, так и на людях, что без вас я никогда не смог бы создать Vogue. Мы вместе написали эту красивую историю. Так переживем же вместе и настоящий кризис, а также те, которые могут случиться позже.

На мне лежит очень тяжелое бремя. Мне кажется, что моя жизнь сводится к усилиям, которые я предпринимаю для решения своих проблем. Выдержу ли я эти испытания? Не знаю. Знаю только, что должен сбросить с себя бесполезную дополнительную тяжесть. Ваше негодование – на мой взгляд, неоправданное – это груз, который давит на меня. Моя жизнь, вне всякого сомнения, была бы намного счастливее, если бы я был убежден в том, что вы ни в коем случае не сердитесь на меня. Эти слова, дорогая Эдна, продиктованы надеждой на то, что между нами больше не возникнет никаких преград.

Эдне, занятой правкой последних гранок готовящегося к публикации номера, хотелось бы устремиться к постели своего друга. Прежде чем увидеться с ним, она торопливо написала записку и отправила ее с курьером:

Дражайший Конде!

Вы отправили свое письмо на Лонг-Айленд, забыв указать название города. В конце концов его переправили, и я только что получила его. Я в настоящий момент так занята, что не могу незамедлительно ответить вам, но однажды я попробую рассказать вам, по возможности не обращая внимания на свои эмоции, о том, что я чувствую и почему. Пока же будьте уверены, что ни ваши служебные записки, ни годы, ничто другое не смогли бы перечеркнуть бесконечную любовь, которую я чувствую к вам сейчас и буду чувствовать всегда. Через несколько часов я заеду навестить вас.

В тот вечер Эдна пришла в дом № 10140 на Парк-авеню. Она нашла своего друга лежащим в кровати, укутанным в подаренную ею шаль. Наклонившись к подушке, она проговорила: «Мы вместе прошли такой долгий путь. Я больше не могу страдать из-за горечи и печали. Есть ли что-нибудь такое, что я могла бы сделать для вас?» Конде не ответил. По его щекам скатились крупные слезинки, и он очень крепко сжал ладонь Эдны в своей.

Через несколько дней, 19 сентября 1942 г., Конде Наст умер в своей квартире на Манхэттене. Ему было 69 лет.

Король умер, да здравствует король!

Когда Наст умирал, рядом с ним были его 37-летняя дочь Натика и его младшая дочь Лесли, которой было 12 лет. Его сын Кудер, воевавший на Тихом океане, не смог быть там. Отсутствовали и две его бывшие супруги – Лесли и Кларисса, которые не могли выехать из Европы.

После смерти Конде Наста его банковские активы, включая портфель акций и наличные средства, достигали 21 600 долларов (360 000 долларов по сегодняшнему курсу). К этой сумме, разумеется, добавлялась двухэтажная квартира на Парк-авеню (оцениваемая в то время в 930 000 долларов), а также все ее содержимое. Мебель и произведения искусства разошлись в ходе аукциона, проходившего в январе 1943 г. и продолжавшегося три дня, который принес чуть больше 100 000 долларов (всего одну двадцатую часть от первоначальной оценки аукционистов). Продавать нужно было срочно.

Совокупный долг бывшего издателя, включавший в себя займы, взятые на его собственное имя, проценты (до 6 % в год) и штрафы за просрочку платежа, превышал 5,6 миллиона долларов (более 95,5 миллиона по сегодняшнему курсу). Если бы эта сумма была обнародована, то поразила бы всех тех, кто вплоть до первого полугодия 1942 г. толпился в салонах дома № 1040 на Парк-авеню, где не было недостатка в черной икре и шампанском. Таким образом, Конде Наст до последнего сохранял лицо перед всеми, исключая, возможно, банкиров.

На похоронах на Манхэттене присутствовало более 800 человек. В толпе собравшихся в тот день в католической церкви Святого Игнатия Лойолы насчитывалось около 400 служащих издательского дома Condé Nast, главным образом приехавших из штата Коннектикут сотрудников типографии, предприятия, которым так гордился магнат.

Ко всеобщему удивлению, в церкви была замечена Кармел Сноу. Будучи очень верующей, она пришла почтить память своего бывшего босса. Если только не ради собственного спасения. За прошедшие десять лет они с Настом не обмолвились ни словом, десять лет он изо всех сил старался избегать ее на вечеринках, если они встречались там случайно.

За это десятилетие Сноу удалось превратить Harper’s Bazaar в эталонный современный журнал, качество которого не уступало Vogue, а по отдельным параметрам превосходило его. Ее имя облетит весь мир в тот день, когда в Париже, после показа коллекции Диора Corolle, состоявшегося в феврале 1947 г., она воскликнет: «Dear Christian, your dresses have such a new look!» («Дорогой Кристиан, ваши платья смотрятся так по-новому!») Так родился нью-лук, или nioulouque, как написала это на французский манер актриса и писательница Колетт, а Кармел Сноу мгновенно была возведена в ранг «папессы» моды. После 50-х годов она лишилась и титула, и славы. Из-за серьезных проблем с алкогольной зависимостью она разом потеряла мужа, работу и друзей. Она угасла в 1961 г., в возрасте 73 лет, в одиночестве и забытая всеми.

Под неф церкви Святого Игнатия Лойолы просочились любопытные, побуждаемые слухами, которыми уже обросла память покойного. Всего через несколько часов после смерти миф о Конде Насте уже передавался из уст в уста. Не была ли созданная им империя слишком велика для того, чтобы быть детищем этого маленького человечка, больше всего на свете любившего мороженое и ярмарочные веселья?

Свидетели, никогда не принадлежавшие к его ближнему кругу, серьезно отдавали дань памяти «художнику». Другие предпочитали вспоминать о человеке, посвятившем свою жизнь усовершенствованию и демократизации современного общества…

Пресса делала из него то вероломного исполина, с наступлением ночи превращавшегося в сатира, то монаха-воина на службе абсолютной красоты. А когда информации не хватало, ее выдумывали. Его мать? Красивая и богатая француженка! Отец? Гениальный бизнесмен или, согласно разным версиям, немец, едва говоривший по-английски. Брат? Лишен семьей наследства в интересах младшего брата… Не было такой лжи, к которой не прибегали бы, чтобы проиллюстрировать один из самых успешных финалов сбывшейся американской мечты. А поскольку ничто так не прельщает публику, как тайна, вскоре пресса превратила Конде Наста в загадочного сфинкса, секреты которого ушли вместе с ним в могилу.

Его близкие с трудом узнавали в этом фальсифицированном портрете простого, скромного, страстно влюбленного лишь в цифры и расчеты человека. Когда однажды на светском рауте кто-то подошел к Хелен Браун Лоуренсон с затуманенными от чувств глазами и обратился к ней со следующими словами: «Вы были знакомы с Настом?! Должно быть,