Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

полемике помимо исторической еще и рациональной аргументации. Славянофилы считали, что единогласие, которое раньше было нормой для веча, а теперь являлось таковой для мирских сходок деревенских общин, было удобно и «практично». Оно ставило целью прийти к общему, а значит, справедливому для всех решению. В противном случае критерий количественного перевеса определенной позиции грозит формализмом и потерей значения суда присяжных. При этом «День» напоминал, что именно такой способ работы коллегиальных органов, когда решения принимаются арифметическим собиранием голосов, утвердился в России, например в Сенате и его департаментах.

В отзыве известного юриста, общественного деятеля А. М. Унковского, опубликованном в «Современнике», приводились те же аргументы в пользу единогласного решения присяжных, за исключением славянофильской апелляции к традиции веча. Так же как и славянофилы, «Современник» утверждал, что «народная совесть» «не допускает разных воззрений»[701]. Поэтому приговор присяжных на основе большинства голосов уничтожит самую важную гарантию правосудия. Далее Унковский подчеркивал, что если мнения присяжных разнятся, то значит, вина не доказана со всей очевидностью – а ведь именно решение о вине должно стать основным для присяжных. Никакие рациональные доводы не смогут объяснить справедливость решения по тому или иному способу определения большинства голосов. При этом, подчеркивал «Современник», в случае принятия решения большинством с присяжных будет сниматься нравственная ответственность. Практический опыт других стран, в которых присяжные должны были прийти к единогласному решению, тоже подтверждал разумность данного требования.

«Наше время» в заметке 1863 года Ф. М. Дмитриева, сына уже известного нам юриста М. А. Дмитриева[702] описывало ряд существенных практических трудностей для работы суда присяжных. Один из любимых преподавателей А. Ф. Кони, Ф. М. Дмитриев начал работать на кафедре государственного права европейских держав в Московском университете после того, как Александр II восстановил преподавание этого предмета, запрещенного в 1849 году из-за революции. Дмитриев прямо указывал на то, что присяжные, не неся никакой ответственности за свои действия, могут увлечься «политическими страстями» или «сословными интересами». Поэтому очень важно, чтобы квалифицированные и ответственные судьи направляли действия присяжных. Также юрист считал неправильным использование французского опыта принятия решения присяжными только по совести. Он полагал, что нужно заимствовать английскую практику, когда присяжные судят по rules of evidence, то есть учитывают силу доказательств, обозначенную в законе. Неподготовленность присяжных к восприятию юридических понятий требует отдельных трудов коронных судей по разъяснению юридической сути дела. Вообще в этой заметке Дмитриев позволил себе серьезное резонерство. Например, он писал, что Кассационный суд сенаторов нужно переместить в Москву, поскольку в непосредственной близости от источника наград и всяческих милостей, находящегося в столице, сенаторы, возможно, будут судить не так справедливо.

«Народное богатство» излагало ряд критических замечаний о проектируемом суде присяжных в заметке, написанной неким иностранцем, скрывшим свое имя за инициалами. Возможно, именно статус чужеземца позволил критику реформы отметить те ее положения, которые не вызвали вопросов у отечественных комментаторов. В частности, он указывал, что понятие «заслуживающий доверия» в качестве критерия отбора присяжных крайне условно[703]. Неспособность исполнять функции присяжного необходимо доказывать, без предоставления таких доказательств все кандидаты, соответствующие критериям отбора, должны быть внесены в списки.

В целом та дискуссия, которая развернулась в печати по поводу «Основных положений…», отразила довольно широкие рамки дозволенного. Наряду с большим энтузиазмом по поводу грядущих изменений правосудия[704] отчетливо звучала критика половинчатого характера реформы, явного присутствия в ней административного начала и формального подхода к действительному участию присяжных в суде. При этом публичное обсуждение велось с опорой на целый ряд неопределенных понятий: «народная совесть», «общественная совесть», «справедливость», «человечность», – и разных производных от них.

Смело рассуждать о политическом в новом суде, помимо выпада Гилярова-Платонова, позволяли себе немногие, по сути, только Дмитриев. «Современник» отметил важную прерогативу административной власти, которую не собиралась никак менять реформа: право администрации задерживать и лишать свободы в обход проектировавшейся судебной власти. Журнал Министерства юстиции, сделав подробный обзор всех откликов московской и петербургской печати, изложил и эти замечания Унковского из «Современника». Но только едкие публикации Гилярова-Платонова о грядущей несостоятельности суда присяжных в России вызвали развернутый ответ журнала. Все остальные отклики, замечания и предложения просто суммировались для сведения ученых, юристов-практиков и управленцев, которым в первую очередь был адресован журнал.

«Права» и «деспотизм» в зеркале готовящейся Судебной реформы

В обзор Журнала Министерства юстиции не вошли отзывы ряда влиятельных изданий – возможно, потому, что они излагались не в форме отдельных статей, а в хронике, часто анонимной. Другой причиной могло стать то, что не включенная в обзор Министерства юстиции рефлексия касалась тех политических понятий, которых министерство стремилось избегать в обсуждении реформы. Так, например, подчеркивая блага защиты личности и собственности, которые привнесет Судебная реформа, ЖМЮ не затрагивал вопроса о других благах, волновавших русское общество. Эти блага тоже осмыслялись через дискурс защиты, но другого рода – защиты от деспотизма посредством утверждения законных прав.

Такую картину обсуждения Судебной реформы находим в хронике «Отечественных записок» – авторитетного толстого журнала, популярного у образованной публики. В январской книге 1863 года Судебная реформа приветствовалась как важная мера против «деспотизма». Это понятие анонимный публицист использовал, чтобы продемонстрировать незащищенность русского человека: «В России поминутно наталкиваешься на деспотизм то лица над обществом, то общества над лицом»[705].

Деспотизмом общества над человеком автор называл предусмотренные законом меры воздействия сословной группы на своего члена. Реформа предполагала отменить право суда «оставлять в подозрении», которое уже обличал в своей пьесе о суде Аксаков[706]. Теперь, в соответствии с «Основными положениями…», подсудимый судебным решением объявлялся либо виновным и наказывался, либо невиновным, и с него снимались все подозрения.

Кроме того, дореформенный закон предусматривал возможность для всех сословий исключать «порочных и явно бесчестных членов», а податные сословия при этом могли высылать в Сибирь на поселение тех, кто был оставлен в подозрении. «Отечественные записки» видели в новом суде существенную преграду для подобных «деспотических прав общества». Журнал напоминал, что со времени подготовки Крестьянской реформы дворянские собрания использовали свои сословные судебные права против неугодных мировых посредников, исключая их из своего общества, чтобы произвольным путем прекратить их полномочия. Поэтому анонимный публицист приветствовал новый суд, который прекратит такого рода практику и направит всякого рода претензии в здоровое русло настоящего судебного разбирательства.

Продолжая эту линию одобрения правильного суда, «Отечественные записки», так же как и «Современник», заостряли вопрос об административном ограничении прав всех подданных по полицейскому дознанию. Подчеркнем, что само слово «право» журнал не использовал, но указывал на право генерал-губернаторов высылать «на место жительства» не имеющих