Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

существующего «общественного быта». Недостаток юридических знаний и острая потребность в них рассматривались как благодатная нива развития. На ее поприще возникали разнообразные инициативы общественных деятелей и государственных учреждений. Так, например, преподаватель Петербургского университета В. Д. Спасович принял интересное решение представить свою докторскую диссертацию в форме учебника. В диспуте во время защиты он особо подчеркивал, что мог бы назвать свой труд теорией, системой или трактатом, но выбрал учебник и «старался писать как можно популярнее, вразумительно даже и не для юристов»[718].

Библиотека Второго отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, насчитывавшая около двадцати тысяч наименований книг и брошюр по юридическим и государственным наукам, в феврале 1863 года открыла двери для всех желающих в неприсутственный день – по субботам. Сообщавший об этом «Книжный вестник» обращал внимание на интерес публики – до тридцати человек в день посещали библиотеку[719].

Конечно, это были очень разные инициативы, но то, как о них писали, показывало важную тенденцию: рост ценности экспертного знания, которое было доступно только образованному и обеспеченному классу. В библиотеке Второго отделения можно было поработать с каталогами литературы, и те, кто туда шел в субботу, скорее всего, могли позволить себе читать газеты и в других местах. Открытые двери библиотеки высшего государственного органа Российской империи были реализацией политики гласности. Реформаторы хотели обсуждать насущные потребности жизни на основе экспертного суждения о ней, а не досужих домыслов профанов.

Эта идея была зафиксирована в цензурных правилах 12 мая 1862 года, на основании которых велась печатная дискуссия об основных началах судебной реформы в 1863 году. В них отдельным пунктом оговаривались рамки дозволенной критики существовавших учреждений. Цензорам предписывалось дозволять в печать только ученые суждения, основанные на анализе опыта:

При рассмотрении сочинений и статей о несовершенстве существующих у нас постановлений дозволять к печати только специальные ученые рассуждения, написанные тоном приличным предмету, и притом касающиеся таких постановлений, недостатки которых обнаружились уже на опыте[720].

До издания этих правил судебные решения и следственные материалы могли печататься по усмотрению цензоров еще до принятия окончательного решения по делу. ЖМЮ писал о таком положении дел как о недопустимом и опасном явлении, поскольку из-за необразованности судей публикация интерпретации заинтересованной стороной того или иного дела могла привести к несправедливому и незаконному решению[721]. ЖМЮ рисовал мрачные последствия неправильных интерпретаций еще не решенного дела в суде: «ложные умозаключения», приведенные в «вид правильных, согласных с законом и обстоятельствами дела силлогизмов», давали судье ложное решение, которые он «подписывал со спокойной совестью».

Министерство юстиции считало, что лживое, но логичное построение, к тому же опубликованное, могло обмануть совесть судьи. Такая доверчивость со стороны некоторых судей была продиктована не только их недостаточной образованностью, но и ошибочным убеждением в «непогрешимости печатного слова». Это убеждение было не совсем безосновательным, если учитывать обязательную цензурную проверку всех печатавшихся материалов.

Правила 12 мая 1862 года включали в себя особые наставления для цензурной проверки материалов по судебной части. Самое важное из них запрещало критиковать решения высших судебных инстанций. Что характерно, при этом разрешалось анализировать и высказывать критику в отношении решений низших инстанций, которые могли быть пересмотрены высшими. Перепечатка судебных решений дозволялась только из «Сенатских ведомостей» или из официальных журналов, например министерских изданий, таких как ЖМЮ.

ЖМЮ доводил до сведения публики, что при обсуждении проекта «Основных положений преобразования судебной части» Государственный совет постановил едино: каждое решение, «состоявшееся публично, может быть напечатано, как собственно судом, так и частными лицами, коим не возбраняется и самое обсуждение решений, с сохранением должного к суду уважения»[722]. Как видим, радикально снимались все прежние ограничения. Но вводилось обязательное условие: такие заметки должны быть подписаны. Тогда их автор мог быть привлечен к ответственности за возможное оскорбление.

Однако в итоговой редакции мнение членов Госсовета было пересмотрено. По новому положению, если публикация окончательных судебных решений разрешалась везде, то их обсуждение дозволялось только в юридических журналах. При этом осенью 1862 года, когда были опубликованы «Основные положения…» грядущей реформы, издавалось только два юридических издания – ЖМЮ и «Юридический вестник». На это ограничение как неправильное обращали внимание в печати[723]. В ответ на критику ЖМЮ разъяснял, что только в Англии было разрешено печатать любые подробности о судебно-следственных процедурах. Английские образцы считались самыми передовыми, поскольку судебные репортажи в прессе там появились еще в XVIII веке, задолго до театральных обзоров. Сочинение Бентама «О судоустройстве», переведенное в 1860 году на русский язык, стало весьма авторитетным, на него часто ссылались при обсуждении реформы[724]. Возможно, именно апелляция к английскому опыту, хоть и неприменимому в России, позволила заимствовать идею о праве печатать гласные решения суда.

ЖМЮ пояснял, что разбор судебных решений разрешат не только в юридических журналах и газетах, число которых будет расти, но и в юридических отделах серьезных органов печати, поэтому не стоит беспокоиться о том, что «право частных лиц» публиковать решения по их делам будет существенно ограничено. Печать же решений, состоявшихся за закрытыми дверями, будет возможна только по специальному разрешению. В заключение автор статьи выражал надежду, что в ближайшее время, еще до введения Судебных уставов, разные издания получат разрешение вести юридическую хронику.

Однако картина, представляемая публике, была более оптимистической, чем реальное положение дел. Как показывает сохранившаяся в архиве переписка[725], министр юстиции Д. Н. Замятнин с большим недоверием относился к возможностям российской журналистики комментировать судебные решения. Ранее не изучавшаяся исследователями министерская переписка усложняет сложившуюся в историографии картину противостояния правительственных «либералов» и «охранителей» начала 1860-х годов. В частности, именно так, схематически представляли конфликт передового правового начала Министерства юстиции (в лице Д. Н. Замятнина) и охранительной политики Министерства внутренних дел (в лице П. А. Валуева)[726].

В архиве отложилась переписка между ними по практическим вопросам: каким изданиям и на каком основании можно давать разрешение на открытие юридического отдела, в котором можно было бы комментировать судебные решения. Так, 20 ноября 1865 года министр юстиции обратился к министру внутренних дел с предложением о согласованной позиции в отношении того, кому можно доверить комментировать судебные решения гласных судов. В письме подчеркивалось, что нельзя допустить «неправильных отзывов о степени справедливости решений и соблюдения в них правил закона». Как видим, открыв суд для публики и допустив участие присяжных, правительство считало принципиально важным контролировать, что и как будет говориться о происходящем в суде.

В преддверии первых заседаний обновленных судов Министерство юстиции 19 апреля 1866 года еще