Алкиной - Роман Львович Шмараков

лежит на том, кто вынес окончательное решение. Спорили, до какой степени голос беса можно считать совещательным; одни указывали на его решающий характер; некоторые говорили, что этот случай мало чем отличается от того, когда берешь взаймы у безумного, считая его в своем уме; другие задавались вопросом, какие именно области кандидата оказались захвачены бесом и как это нас побуждает толковать правомочность его распоряжений. Допустим, что все тело кандидата оказалось во власти беса (что, однако, далеко не бесспорно, учитывая весьма узкий круг выходок, на которые бес был способен его склонить); что же из этого вытекает? Во-первых, каким бы изменениям ни подверглось тело, оно считается тем же, как считается тем же легион при замене выбывших и судейская коллегия, а также само судебное разбирательство – при замене отдельных судей; если вид вещи остается таким же, считается, что и вещь та же; в нашем случае это требование, безусловно, выполнено. Во-вторых, даже в этом случае кандидат остается владельцем тела, а бес выступает как лицо, осуществившее наем услуг. Наконец, степень, в какой бес распоряжался телом, имела бы решающее значение, если бы мы признавали за телом способность к самоуправлению; однако же тело управляется душой, самовластной и ответственной за свои решения. В какой мере бес владел ею? Допустим, он вполне захватил ее вожделевательную часть; допустим также, занял и яростную; но можно ли всерьез полагать, что, став в долине и выжегши пригороды, он умел овладеть и цитаделью, где охраняется наш разум, сей палладиум правовой состоятельности? Все действия кандидата, недвусмысленно вызванные бесом, свидетельствуют о том, что последний хоть и штурмовал крепость, но успеха не добился, ибо суждения и поступки по должности были отмечены сдержанностью и пристойностью, а для того чтобы вопить по ночам, ума большого не надобно. Таким образом, тело, хоть и запятнанное бесовскими бесстыдствами, остается, однако же, во владении неповрежденной души: как говорится, доски следуют за картиной; из сего следует, что распоряжение о строительстве, как отданное императорским посланцем в невредимом разуме, не должно оспоривать. Иные замечали, что кандидат ведь не сделку совершал, а распоряжался публичной властью, так что следует сначала оценить требования к его должности, необходимо ли на ней быть в своем уме: если необходимо, тогда его следует сначала отрешить от должности, а сами по себе его приказы до этого недействительными не являются, иначе про любое действие властей можно сказать, что они помешались, и не исполнять их распоряжений. Вот если бы он что купил или продал, был бы другой вопрос, поскольку для гражданской дееспособности осознание своих действий, особенно когда въезжаешь в Каппадокию, обязательно. Прибавляли еще, что если бесу попущено нас искушать, то либо помыслом, либо действием, либо его плодом; при строительстве моста помыслов никаких ни у кого не было, что до действий, то тут спрашивать с рабочих и возчиков, ибо то на их совести; если же кто думает, что можно искушать человека построенным мостом, пусть подумает о себе, не им ли бес вертит.

И теперь, прибавил отшельник, его просят явиться и унять смуту, ибо для этого надобен человек, опытный с духами и такой, которого послушают. Я спросил, неужели он пойдет. Он отвечал, что нет ему ничего тягостней, нежели бросить уединение и пуститься за три дня пути с кем-то разговаривать, однако пишет ему и просит старый друг, которому отказать нельзя, человек великих дарований, стяжавший благоволение в очах Божиих. Слышал ли я об Евстафии? – спросил он; а так как я не слышал, он принялся сказывать, какими подвигами, каким смиреньем и чудесами прославил себя этот дивный муж. Дни и ночи проводил он в труде, молитве и слезах. Однажды перед рассветом, когда сидел он в своем жилище один, дух нечистый, мыча и стеня, бродил вокруг его дома. Осенив себя знаменьем креста, Евстафий спросил у беса, кто он таков. «Я тот, кто искушал и истязал Иова», – отвечал бес. Слыша это, Евстафий устрашился, ибо был еще новоначальным и неискушенным в монашеском делании, и перебрался оттуда в другое место. Много лет провел он в трудах и псалмопении, бдении и посте, и наконец Бог дал ему мужество вернуться на прежнее место, дабы посрамить беса. И вот вселился Евстафий в покинутую некогда хижину, бес же, в своей безумной заносчивости думая его устрашить, по ночам изображает ему в пустыне то стук колесницы, крик возничего и ржание коней, словно какой-нибудь начальник пробирается в город тропой, и дикому зверю неудобной, а то и шум толпы, и свист впереди бегущих ликторов, иногда и хрюканье свиного стада, и гул большого воинства. Евстафий же лишь насмехается над ним, говоря: «Бедный, сколько сил ты тратишь, откликаясь всему в мире, тогда как тебе, срамцу, никто не откликается». Наконец бес, раздосадованный, улучил момент забраться в кувшин, думая войти в Евстафия, когда тот будет пить. Евстафий же, приметив бесовскую плутню, запечатлел крестным знаменьем горло кувшина, так что бес не мог выйти. «Как же ты хвалился, что искушал Иова? – спрашивает его Евстафий. – Неужели против столь великого мужа, зерцала добродетели, собеседника Божия, выставили такого бойца, который в своих ногах путается? верно, врешь ты, как у вашей братии принято, рассказывая о битвах, коих даже издали не видел». И своим велением он понуждал беса, заключенного в кувшине, изображать то шум войска, то свист ветра в горах, то звериный рев в лесной глуши, на посрамление всему нечистому воинству; эти звуки из кувшинного горла выходили с такой чистотой и силой, что их далеко было слышно. Уже глубоким старцем, не переставая бороться с самим собой и диаволом, он говорил: «Чего ты хочешь, старик? если бахвалишься своими победами, когда уже не можешь грешить, помни, это грехи тебя бросили, а не ты их. Жил ты и с вином, и с маслом, седой обжора, довольно себя позорил». Потом, обращаясь к бесу в кувшине: «Ты состарился со мной в нерадении; ты был приправой ко всякой моей трапезе, когда я употреблял вино и масло, а теперь у меня ничего нет, чтобы потешить нас обоих: ну посиди, поскучай, я и сам давно никуда не выхожу; а что нечем мне тебя угостить, так не взыщи, я и сам ем разве по воскресеньям». И бес, слушая его, от досады выл у себя в кувшине. – Таков, прибавил отшельник, муж, ныне ищущий свидания со мною, грешным, и моего совета; я бы и на край земли, в киммерийский мрак пошел бы, когда бы