Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

И метелью влажной пыли

Обдавала нас она…

Разве пыль может быть влажной и при чем здесь метель? Но в поэтической строке «И метелью влажной пыли» сказывается вся магия тютчевского воздействия на читателя. Образность достигает небывалого совершенства. Метафорический ряд рождает не просто зрительный образ, а вызывает чувственную сопричастность происходящему, когда будто тебя самого обдает «метелью влажной пыли». Толстой, обладавший талантом художественного воплощения в прозе тончайших сфер чувственной природы человека, не мог не отметить этого дара и у великого Тютчева.

В воспоминаниях А. Б. Гольденвейзера содержится подтверждение этой мысли.

Толстой спрашивал у музыканта:

«— Как это у Тютчева?

И паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде…

— Здесь это слово „праздной“ как будто бессмысленно, и не в стихах так сказать нельзя, а между тем этим словом сразу сказано, что работы кончены, все убрали, и получается полное впечатление. В уменье находить такие образы и заключается искусство писать стихи, и Тютчев на это был великий мастер — А странно, я его помню, какой он был: по-французски он охотнее и свободнее говорил, чем по-русски, так что со мной, например, он сейчас же переходил на французский язык. А так любил и знал русскую природу и язык»[116].

С. 222. «Есть в осени первоначальной…» 1857. К.!

Слева отчеркнуто все стихотворение.

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора:

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Где бодрый серп гулял и падал колос,

Теперь уж пусто все — простор везде, —

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь,

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле.

(выделено мною. — В.Р.)

С. 223. Царское село («Осенней позднею порою…»). 1858. К.!

Слева отчеркнуто все стихотворение

Осенней, позднею порою

Люблю я царскосельский сад,

Когда он тихой полумглою

Как бы дремотою объят.

И белокрылые виденья,

На тусклом озера стекле,

Безгласны, тихи, без движенья —

Белеют в этой полумгле…

И на порфирные ступени

Екатерининских дворцов

Ложатся сумрачные тени

Октябрьских ранних вечеров.

И в тайне сумрака немого

Лишь слабо светит под звездой,

Как память дальнего былого,

Пустынный купол золотой…

В этом стихотворении обращает на себя внимание динамика воссоздаваемого пейзажа:

— признание в любви к поздней осенней поре и царскосельскому саду,

— состояние дремоты и за ней возникающие образы «белокрылых видений»,

— сумрачные тени «октябрьских ранних вечеров» на порфирных ступенях Екатерининских дворцов —

а далее:

И в тайне сумрака немого

Лишь слабо светит под звездой,

Как память дальнего былого,

Пустынный купол золотой.

Воодушевление, вызванное исторически значимым пейзажем, сменяется грустной интонацией. Она от понимания того, что в подзвездном вечном мире исторические эпохи, как бы они ни были велики, со временем погружаются в немой сумрак, становятся достоянием памяти «дальнего былого», а архитектурные символы их дворцов превращаются в «пустынный купол золотой».

Эта Красота ушедшего подобна красоте поздней осени, и эта Красота не осталась не замеченной Львом Толстым.

С. 265. «Утихла буря… Легче дышит…». 1864. К.!

Слева отчеркнуто все стихотворение, подчеркнута последняя строка второй строфы

Утихла буря, легче дышит

Лазурный сонм женевских вод,

И лодка вновь по ним плывет,

И снова лебедь их колышет.

Весь день, как летом, солнце греет,

Деревья блещут пестротой,

И воздух ласковой волной

Их пышность ветхую лелеет.

А там, в торжественном покое,

Разоблаченная с утра,

Сияет Белая Гора,

Как откровенье неземное…[117]

Стих северный холодный ветер (бриз) — «легче дышит лазурный сонм женевских вод». Само слово «сонм» (собрание, сборище) употреблено в неожиданном контексте: подобно «праздной борозде», оно вызывает ряд живых ассоциаций — это и могучее единство бегущих волн, и их холодность при лазурном сиянии (осенне-зимняя пора), и легкость плывущих лодки и лебедя, который «колышет» воды.

Далее воссоздан образ светлого дня, когда, как летом, греет солнце, пестротой блещут деревья, «И воздух ласковой волной / Их ветхость пышную лелеет…».

Толстой подчеркнул последнюю строчку второй сторфы. Его опять поразила емкость тютчевской метафоры. Известно, что в начальном варианте эта строчка звучала иначе: «Их пышность ветхую лелеет»[118]. Казалось бы, перестановка слов, и только. Но это далеко не так. «Ветхость пышная» деревьев сродни нестареющей старости, большая и древняя жизнь, которую «воздух ласковой волной» «лелеет», когда можно было бы сказать: «Мгновение остановись! Прекрасно ты!». А «пышность ветхая» деревьев — это красота прошлого, это припудренная старость. Примечательна и другая картина, тоже из мира природы: Белая Гора (Монблан) предстает «как откровенье неземное» в своем «торжественном покое» и сиянии. Это встреча Божественного и земного.

Красота — это отзвук Божественного в земном.

Из дневника Льва Толстого

14 июня 1894 г. Ясная Поляна.

«Смотрел, подходя к Овсянникову, на прелестный солнечный закат. В нагроможденных облаках просвет, и там, как красный неправильный угол, солнце. Всё это над лесом, рожью. Радостно. И подумал: Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем» (52, 120–121).

К.!!

166. «Обвеян вещею дремотой…». 1850. К.!!

Обвеян вещею дремотой,

Полураздетый лес грустит;

Из летних листьев разве сотый,

Блестя осенней позолотой,

Еще на ветке шелестит.

Гляжу с участьем умиленным,

Когда, пробившись из-за туч,

Вдруг по деревьям испещренным,

Молниевидный брызнет луч.

Как увядающее мило!

Какая прелесть в нем для нас,

Когда, что так цвело и жило,

Теперь так немощно и хило,

В последний улыбнется раз!..

В первой строфе передано состояние