Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

есть ложь»; надо научиться защищать мир «таинственно-волшебных» дум от «наружного шума». Любуйся мечтами — и молчи, питайся ключами жизни — и молчи, внимай пенью дум — и молчи…

В «Круге чтения» (1906) в разделе «30 сентября» Толстой целиком поместил текст стихотворения «Silentium».

Разделу предшествовала мысль писателя, ставшая своеобразным эпиграфом ко всему тематическому блоку:

«Чем уединеннее человек, тем слышнее ему всегда зовущий его голос Бога».

После текста стихотворения (1) Толстой предложил подумать читателю еще над пятью изречениями:

«2. По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его. Но как удержать от высказывания благородно самодовольные порывы юности? Только гораздо позже, вспоминая их, жалеешь о них, как о цветке, который не удержался — сорвал нераспустившимся и потом увидел на земле завялым и затоптанным.

3. В важных вопросах жизни мы всегда одни: и наша настоящая история почти никогда не может быть понята другими. Лучшая часть той драмы, которая происходит в нашей душе, есть монолог или, скорее, задушевное рассуждение между Богом, нашей совестью и нами. Амиель

4. Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, т. е. не с людьми, а с Богом.

5. Хорошо тому человеку, который нужен другим, но которому не нужно товарища.

6. Человек порочный всегда связан с людьми в жизни, но чувствует себя тем более одиноким в своем сознании, чем более он порочен. Человек же добрый и разумный, напротив, чувствует себя часто одиноким среди людей, но зато сознает свое неперестающее единение с человечеством, когда он один». Временное отрешение от всего мирского и созерцание в самом себе своей Божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища для тела (42, 107–108).

Тема уединения в разных контекстах обогатилась новыми смыслами, заметно расширилась база раздумий о ней. Каковы эти смыслы? Вслед за Толстым предлагаю подумать читателю над этим вопросом самостоятельно.

С. 105. ФОНТАН Г.

Первая пол. 1830-х гг.

Смотри, как облаком живым

Фонтан сияющий клубится,

Как пламенеет, как дробится

Его на солнце влажный дым.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной —

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.

О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?

Как жадно к небу рвешься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты…

В «Фонтане» запечатлен порыв человека к познанию мира и истины. Он подобен струе сияющего фонтана, «лучом» поднявшейся к небу и коснувшейся «высоты заветной». Отдаваясь «непостижимому закону», невзирая на обреченность смертной мысли, человек жадно рвется к небу. Все свои силы он напрягает для того, чтобы познать суть бытия, в том числе, может быть, и суть собственного бессмертия. Поистине «водомет неистощимый!» его «стремит», его «мятет». Но, подобно струе фонтана, «длань незримо-роковая» «свергает в брызгах с высоты» упорный луч познанья. Стихотворение о таинстве познания и трагическом его исходе. Прикосновение к «высоте заветной» есть, а знание в его полноте так и осталось недостижимым.

В «Silentium»’е — уход от внешнего мира ради обретения внутренней гармонии, в «Фонтане» — выход за пределы собственного «Я» ради того, чтобы приоткрыть завесу неведомого и прикоснуться к тайне мироздания.

В обоих случаях происходит самоутверждение лирического «Я», для которого реальный мир существует сам по себе, и в одном случае он несет с собой стужу, а в другом, — располагая к познанию, остается вечной загадкой.

Толстому, как и многим его героям, было ведомо желание уйти от «наружного шума» в мир внутренних переживаний и раздумий, но было значимо и другое — поведать человечеству о муках и горних высях неустанного поиска истины и ответов на главные вопросы жизни.

Вèдомы ему были как переход от внутреннего уединения к общественному служению людям, так и возвращение к жизни наедине с собой. В прощальном письме к Софье Андреевне в ночь ухода из Ясной Поляны он написал:

«…я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни» (84, 403).

Стихотворения, отмеченные буквой «К» (Красота)

С. 44. «Я помню время золотое…». 1827. К

Отчеркнуты слева первые три строфы (см. курсив)

Я помню время золотое,

Я помню сердцу милый край…

День вечерел. Мы были двое,

Внизу, в тени, шумел Дунай;

И на холму, там, где, белея,

Руина зáмка в даль глядит,

Стояла ты, младая фея,

На мшистый опершись гранит.

Ногой младенческой касаясь

Обломков груды вековой…

И солнце медлило, прощаясь

С холмом, и замком, и с тобой.

И ветер тихий мимолетом

Твоей одеждою играл

И с диких яблонь цвет за цветом

На плечи юные свевал.

Ты беззаботно вдаль глядела…

Край неба дымно гас в лучах;

День догорал; звучнее пела

Река в померкших берегах.

И ты, с веселостью беспечной,

Счастливый провожала день…

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

При чтении стихотворения невозможно не ощутить чувства восторга человека, очарованного воспоминаниями о прошлой любви к юной девушке, «младой Фее», хотя стихотворение написано двадцатичетырехлетнем Тютчевым. С ней медлит прощаться заходящее солнце, «ветер тихий» играет ее одеждой, набрасывает на ее плечи лепестки с цветущих яблонь. Ее беззаботный взгляд не омрачает «река в померших берегах», ее веселая беспечность, ее счастье пока далеки от сознания быстротечности сладкой жизни, и она еще не готова ощутить пролетающую над влюбленными тень…

Воссоздано великолепие «золотого времени», когда Красота первой любви, миг подлинного счастья более значимы, нежели тени грядущей жизни, дымно гаснущий в лучах край неба.

С. 75 Рим ночью. 1850. К

В Ночи лазурной почивает Рим.

Взошла Луна и овладела им,

И спящий град, безлюдно-величавый,

Наполнила своей безмолвной славой…

Как сладко дремлет Рим в ее лучах,