Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

вырваться из железных пут безликого, бессмысленного, растительного существования и пред бездной, пройдя через страдание, встретить осознанно и мужественно власть неизбежного над собой. Но он идет навстречу ему обновленным и духовно свободным. Его понимание, что «нет смерти», свидетельствует о пробуждении разума, «просиянии» души на краю бездны, над которой она возвысилась и без страха перешагнула через границы черного квадрата.

Два стихотворения «Silentium» (Г) и «Фонтан» (Г), оказавшиеся в одной упряжке, при всей их несхожести, образуют своеобразный диптих, в основе которого лежит различие форм самовыражения. Известно, что оба опуса были созданы в романтическую эпоху 1830-х годов, когда в Европе, как и в России, господствовала концепция двоемирия. Но в стихотворении Silentium двоемирие заметно отличается от романтического клише: в нем не столько конфликт между романтическим героем как носителем возвышенных идеалов или духа демонического отрицания и рутинной действительности, сколько уход героя от «крикливого базара» жизни в мир внутренних переживаний и раздумий, уход, связанный с надеждой обрести гармонию в себе самом.

Silentium — одно из самых любимых стихотворений Толстого. Он цитировал его в письмах, читал наизусть для родных и близких, включил его в «Круг чтения». Кроме того, сохранилась вставка в одну из не дошедших до нас корректур романа «Анна Каренина» (шестая часть 3 главы). Она относится к середине 1870-х годов. В ней зафиксирована характеристика, данная Левиным единоутробному брату Сергею Ивановичу Кознышеву в связи с его отношением к женитьбе на Вареньке, воспитаннице мадам Шталь и подруге Кити Щербацкой.

«Он особенный; удивительный человек», а далее следует не вошедший в роман фрагмент:

«Он именно делает то, что говорит Тютчев. Их замутит какой-то шум, внимай их пенью и молчи (перифраз стихотворения Ф. И. Тютчева Silentium. — В.Р.). Так он внимает пенью своих любовных мыслей, если они есть, и не покажет ни за что, не осквернит их» (20, 671).

Во время беседы с друзьями Толстой спросил у жены Черткова, знает ли она какие-нибудь стихи Тютчева. Она вспомнила «Слезы людские».

«— Да, и это, — писала в своих воспоминаниях Анна Константиновна Черткова, передавая слова ответа Толстого, — но есть и лучше этого, например „Silentium“. Никто не помнит? Так вот я вам скажу, если не забыл еще… „Молчи, скрывайся и таи и мысли и мечты свои“… — начинает он тихо и проникновенно, просто и глубоко-трогательно… Голос его слегка дрожит от внутреннего волнения… <…> Словом, хотя настроение поэта лично мне было чуждо, тем не менее чтение Львом Николаевичем этого чудесного стихотворения заставило меня понять его смысл и вызвало живой, сочувственный отклик в моей душе»[112].

Идея внутреннего самоусовершенствования с отроческих лет владела Толстым и была главенствующей в его жизни и творчестве. Декартовский тезис «Я мыслю — значит существую» лег в основу его юношеских раздумий, к истолкованию его он не раз обращался в разные годы творчества.

По сути, неопровержимым для Толстого всегда было собственное «Я», сознающее свою духовную и телесную природу и способное к самопознанию. Внутри этого «Я» живет множество потребностей, и главная из них — дар Бога человеку — «любить и быть любимым». Ощущение в себе Божественного начала (у Толстого душа человека есть частица Бога) — это импульс к познанию сущности христианских основ жизни, не только познание, но и движение к идеалу через самоусовершенствование себя самого. В самом человеке пребывает энергия настоящей жизни. Важно не только ощутить ее, но и найти такие формы существования, которые защитили бы человека от деградации и прозябания. Молитва наедине с собой, внутренняя жизнь, не подвластная внешним обстоятельствам, служение Богу через служение людям — все это требовало сосредоточенности, умения сохранить в себе живой родник самобытности, далеко не всегда понятной людям. От внешнего мира часто веяло холодом, во внешнем мире скопилось много зла, насилия, зависти, лицемерия, и он безжалостно разрушал жизнь тех, кто отдал свою душу во власть его стужи, бездумного растительного существования.

Два мира — внутренний и внешний — часто враждебны друг другу. И одна из форм ухода от этой враждебности — жизнь наедине с собой. Внешне она сродни отшельнической, внутренне подобна монашеской, а точнее — это сокрытая печатью молчания жизнь старца. О такой жизни Толстой мечтал, и его уход перед смертью из Ясной Поляны был шагом навстречу своей мечте.

Толстой испытывал постоянную потребность писать; пропущенный, скажем, по болезни день сочинительства отдавался болезненно в его душе. Сочинял много — для детей и взрослых, — но всегда страдал оттого, что самого главного не мог выразить в слове. У поэтов-романтиков такое состояние души называлось романтической иронией. У Толстого — это не ирония, а трагический надлом, вплоть до самой смерти дававший о себе знать.

Он любил говорить, что надо писать «огненными штрихами». Он так и писал, и слово его звучало мощно, брало людей за сердце. Оно было призывным: «Пора понять!», «Одумайтесь!», «Пора опомниться!». Почти вся жизнь великого художника протекала на глазах современников, толпы людей осаждали Ясную Поляну, и он встречался и говорил с ними о жизни, многие вечера были посвящены общению с домашними и гостями — общению, от которого он уставал. И, несмотря на столь общественную востребованность, он ощущал себя часто духовно одиноким, чувствовал, что далеко не все, кто рядом с ним, понимают его. Главной для него всегда была жизнь наедине с собой.

Стихотворение Silenzium (Молчание) не могло не взволновать его. Оно было воспринято как манифест духовной жизни человека. В нем обращение к тем, кто хочет сохранить свою неповторимость и избежать крикливого базара жизни.

С. 88 Silenzium. 1831 Г.

Молчи, скрывайся и таи

И чувства, и мечты свои!

Пускай в душевной глубине

И всходят и зайдут оне

Как звезды ясные в ночи:

Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи:

Питайся ими — и молчи!

Лишь жить в себе самом умей!

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их заглушит наружный шум,

Дневные ослепят лучи:

Внимай их пенью — и молчи.

(выделено мною. — В.Р.)

Молчание дарует таинство чувств и мыслей, которые зреют в душевной глубине; человек до конца не может быть понят другим человеком, ибо «мысль изреченная