Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Толстой напоминал молодым писателям, что можно сочинять в любом жанре, можно прибегать к любым способам художественного отражения действительности (гротеску, гиперболе, фантастике и т. д.), но при одном условии: необходим эффект психологической достоверности.

Одновременно с художеством, а не порознь, шло нравственно-религиозное осмысление вопросов смысла жизни в философских трактатах «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?», «О жизни». Немало сил (6 лет кропотливого труда) ушло на чтение и переводы с иностранных языков на русский евангельских текстов. Толстой был одержим идеей найти наиболее адекватный перевод священных страниц.

А рядом с этим шла большая семейная жизнь. Рождались, росли и умирали дети, а со смертью любимых тетушек уходило живое свидетельство детства. Новые убеждения — жить по-крестьянски и по-христиански — порождали новые формы жизнедеятельности пробудившегося к истине человека. Толстой пахал землю — и не от случая к случаю, а как настоящий мужик, помогал на деревне класть печи, ремонтировать избы, занимался сапожным ремеслом, участвовал в переписи населения, помогал выживать нищим и голодающим. Всегда был открыт для общения с людьми разных возрастов, национальностей, интересов, с великими мира сего и «темными людьми», странниками из российской глубинки, среди которых было немало глубоко и оригинально мыслящих людей.

Л. Н. Толстой во время чтения. Фотография С. А. Толстой. 1888 г.

При такой гигантской занятости Толстой, не переставая, много читал философских и социально-политических трудов предшественников и современников, художественных произведений писателей прошлого и настоящего, статей и брошюр ученых по разным сферам знаний.

Далеко не полный список того, что им было прочитано и просмотрено с сентября 1883 г. по декабрь 1889 г., включил в себя около 80 наименований (неполный потому, что не все прочитанное фиксировалось им самим и его окружением). Берем этот отрезок времени, исходя из того, что Толстой обратился к чтению произведений Тютчева в восьмидесятые годы.

Наряду с сочинениями русских и зарубежных классиков — Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Гончарова, Герцена, Достоевского, Шекспира, Эртеля, Стендаля, Диккенса, Дж. Элиот, Мопассана, Эразма Роттердамского, Р. Эмерсона — в этом списке стоят имена философов, социологов, принадлежащих разным эпохам: Сократа, Ксенофонта, Платона, Эпиктета, Лао-тзы, Конфуция, Монтеня, Вольтера, Сен-Симона, Шопенгауэра, Дж. Рескина, Мэтью Арнольда, Дж. Кеннана, Э. де Лавеле, Генри Джорджа, Н. Г. Чернышевского, Т. М. Бондарева, Н. Я. Грота, Н. В. Шелгунова, авторов статей о Будде, стоиках, социализме… Поэзия была отмечена именами англичанина Китса, португальца Антеро де Кентала. С русским фольклором в этот период он знакомился по книгам П. А. Бессонова «Калики перехожие» и А. Н. Афанасьева «Русские народные легенды».

Однако пальму первенства в этот период жизни Толстой-читатель отдал «Выбранным местам из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя и поэзии Федора Тютчева.

Пометки Л. Н. Толстого хранят страницы двух поэтических сборников Тютчева. Один из них находится в Яснополянской библиотеке писателя — Стихотворения Ф. И. Тютчева. Новое изд., значит. доп. М., Универс. тип. (М. Катков), 1883. 226 с. + X. Предисловие П. И. Бартенева; другой — в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого: Сочинения Ф. И. Тютчева. Стихотворения и политические статьи. СПб., тип. Тренке и Фюсно, 1886. XIV + 584 с., с портр. и факс. Издано и подготовлено вдовой поэта Э. Ф. Тютчевой.

Можно ли определить, какое из изданий Толстой читал первым, а какое последующим? Вопрос не праздный, и ответ на него не так прост, как может показаться.

Издание 1883 г., на страницах которого Толстым расставлены плюсы, отчерки, галочки перед текстами, отчеркивания и подчеркивания строф, строк, а иногда даже зачеркивание их, загнутые двойные уголки в манере, свойственной только писателю, по сей день остается в стороне от исследовательских пристрастий, хотя представляет не меньший интерес, чем сборник 1886 г.

В качестве гипотезы издание стихотворений Тютчева 1883 г. может рассматриваться как первый опыт более основательного и системного знакомства Толстого с поэзией современника, предшествующий развернутой и содержательно обоснованной системе пометок в издании 1886 г. На это в какой-то степени указывает сам характер пометок, сделанных писателем. Пометки в издании 1883 г. напоминают «стенограмму чувств» (так Толстой иногда определял музыку как вид искусства), впечатлений от восприятия тех или иных стихотворений поэта. Отсюда и различие между обозначающими характер восприятия символами — плюс, вертикальный отчерк, галочка перед поэтическим текстом.

Допустимо и предположение, что пометки в этом издании являют собой результат отбора Толстым стихотворений для сборника, который мог быть издан в созданном им народном издательстве «Посредник».

Толстой хотел видеть такой сборник именно в этом издательстве. Ему хотелось, чтобы лучшие стихи поэта дошли до народа.

27–30 (?) декабря 1886 г. в Москве, в кабинете хамовнического дома, Толстой собрал своих единомышленников, чтобы обсудить проблемы приобщения народа к высокой, но понятной каждому простому человеку поэзии.

«…помню П. И. Бирюкова, — вспоминала Анна Константиновна, жена Владимира Григорьевича Черткова, — и было еще двое-трое мужчин посторонних, но кто именно — сейчас не вспомню. Обсуждали программу сборника стихотворений, доступных по содержанию каждому, даже малограмотному, читателю, и притом хороших по форме. (Сборник впоследствии был назван „Гусляр“ — заглавие не вполне удачное и не совсем нравившееся Льву Николаевичу, но из предложенных в цензуру наименований единственное, не показавшееся тенденциозным.) Павел Иванович прочел предлагаемый нами список стихотворений. Стали обсуждать. Лев Николаевич многое посоветовал выкинуть. „Просеивайте, просеивайте как можно строже!“ — говорил он. А потом вдруг говорит:

— Что же это вы забыли моего любимого поэта? Вы знаете, кто мой любимый поэт? — спрашивает он, вдруг обращаясь ко мне.

Я замялась и — к стыду моему — совсем оплошала ответом.

— Кто же? — говорю я нерешительно. <…>

— Тютчев… — произносит тихо Владимир Григорьевич, пощипывая свою бороду и, как мне кажется, смущенный за меня, за мою недогадливость. — Ах, да, да, — Тютчев! Как это я забыла! — вскрикиваю я, совсем сконфуженная, как срезавшаяся на экзамене гимназистка.

— Ну конечно, Тютчев! — говорит Лев Николаевич и, покачивая головой: — Как же это вы забыли его? Впрочем, не только вы, его все, вся интеллигенция наша забыла или старается забыть: он, видите, устарел… Он слишком серьезен, он не шутит с музой, как мой приятель Фет… И все у него строго: и содержание и форма. Знаете какое-нибудь его стихотворение?

Я называю: „Слезы людские“…

Потом Лев Николаевич назвал еще два-три стихотворения Тютчева из его любимых, но тут же сказал:

— Они не подходят к нашему сборнику: слишком тонки, трудны, к сожалению, для понимания…»[103]

Однако мысль о тютчевском сборнике для народа не покидала писателя.

В 1894 г. между 29 апреля и 1 мая в «Записной книжке № 5» он записал: «Тютчев на школу» (52, 258). Скорее всего, он имел в виду издание стихотворений поэта для школьной библиотеки. Возможно, именно в этот период жизни, просматривая поэтический сборник