Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

В начале октября Суворов, наконец, получил возможность пойти на соединение с Ферзеном, который, прикрыв отступление пруссаков, «вынырнул» в 150 верстах от него. Чтобы не дать им соединиться, Костюшко предполагал атаковать Суворова с фронта, в тыл ему должны были ударить литовские инсургенты Макрановского. Но последний был задержан Дерфельденом, а Костюшко с 9 тысячами человек 28 октября был атакован Ферзеном при Мацеевичах. Поляки были полностью рассеяны, 5 тысяч их пало на поле боя, 1500 попало в плен. На Костюшко бросились сразу несколько казаков с офицером. Он получил два удара пикой и сабельную рану в голову. Согласно легенде, падая, он произнес: «Finis Polonias!» («Кончена Польша!»). Казаки хотели добить его, но офицер крикнул им, что это Костюшко. Те, не веря, склонились над раненым, который простонал:

— Я Костюшко, дайте воды.

Он потерял сознание. Казаки на пиках принесли его в русский лагерь, где уже думали, что польский вождь убит или бежал. Костюшко очнулся через два дня и вскоре был отправлен в Петербург.

Победа над Костюшко закрепила успех Бреста и сделала положение поляков безнадежным — другого такого вождя, пользующегося непререкаемым авторитетом, у них не было.

Корпуса Ферзена и Дерфельдена из армии Репнина были переподчинены Суворову. Репнин демонстрировал покладистость, хотя его положение было довольно двусмысленным. Он говорил, что «не знает, сам ли командует или отдан под команду». «Ради Бога, разведите нас (с Суворовым. — Авт.), разделите между нами войска», — умолял он Екатерину II.

6 октября на военном совете в Петербурге было решено наступать на Варшаву, впрочем, не стремясь овладеть ею во что бы то ни стало до зимы. Безбородко в частном письме к одному из Воронцовых сообщал, что под Прагой у Суворова будет больше 30 тысяч хорошего войска, с которым он «не потеряет времени напрасно, особливо имея несомнительно перспективу за взятие Варшавы сделаться фельдмаршалом». Суворов, конечно, не стал бы терять времени и без этой перспективы: Александр Васильевич был честолюбив, но еще более славолюбив.

После пленения Костюшко поляки спешно стягивали оставшиеся силы к Варшаве. Суворов сделал попытку преградить путь Макрановскому, но тот искусно проскользнул сквозь русские отряды.

Вместе с корпусом Ферзена Суворов имел под началом 19 тысяч человек. С этими силами он был намерен как можно скорее выступить к Праге, которую, по слухам, поляки сильно укрепляли. Александр Васильевич не скрывал этих сведений от солдат, а напротив, внушал им, что Прага даром не дастся. Весь полк, в который приезжал Суворов, сбегался к нему. Это не считалось беспорядком. Александр Васильевич балагурил с солдатами: «Нам давным-давно пора туда, помилуй Бог, пора. Поляки копаются, как кроты в земле».

Солдаты отвечали, что если будет приказ взять, так будет взято; что кто сердит, да не силен, тот козлу брат; что другого Измаила не выстроят, а и тому не поздоровилось. Дух войск был отличный, недостатка ни в чем не было (неделю-другую назад солдаты страдали от холода в одних холщовых кителях, но теперь подвезли зимнюю одежду; Суворов надел на рубашку суконную куртку только тогда, когда подвезли шинели, что, разумеется, не укрылось от внимания солдат), переходы были умеренные.

Разведка донесла о местонахождении одного польского отряда у Кобылки, недалеко от Варшавы. 15 октября после ночного марша авангард бригадира Исаева (несколько сотен казаков и 10 эскадронов вольных егерей, всего — до 1500 человек) оказался перед поляками, которые построились в две линии на равнине, окруженной лесом. Сзади них находилась роща со многими дорогами, проходящими сквозь нее. Несмотря на то, что поляков, по предварительной оценке, было не меньше 3–4 тысяч, Исаев атаковал их фланги до подхода главных сил. Суворов, один, опередив корпус, подъехал к месту боя, когда Исаеву уже удалось расстроить оба крыла неприятеля. Суворов приказал конным егерям спешиться, а казакам окончательно уничтожить фланги. Через некоторое время поляки начали организованное отступление двумя колоннами, отбиваясь от кавалерии. Повторилась схема брестского боя. Первая колонна сложила оружие в лесу, окруженная егерями и драгунами (25 польских офицеров из этой колонны, будучи приведены к Суворову, попросили прежде всего накормить их, так как, по их словам, они находились на марше уже несколько дней не евши; эта просьба была исполнена и в отношении других пленных); вторая, отступавшая к Варшаве, была изрублена кавалерией после часового боя. Русская пехота так и не приняла участие в сражении.

Русские потеряли 153 человека убитыми и ранеными; среди поляков было 1073 одних пленных (половина из них была отпущена по домам). Суворов в донесении сообщал, что все остальные поляки истреблены. По-видимому, это соответствует действительности, так как современники и историки подтверждают, что некому было даже подать весть в Варшаву о поражении, и там узнали об этом случайно.

В начале сражения владелец Кобылки престарелый граф Унру, знавший Суворова, выехал из усадьбы верхом, чтобы укрыться у русских. Казаки приняли его по голубой орденской ленточке за неприятельского генерала и взяли в плен. Недоразумение скоро разъяснилось, и Суворов с офицерами после боя отправился к нему обедать. Унру был приверженец русской партии, за что некогда сидел в варшавской тюрьме; он принял Суворова чрезвычайно любезно. В свою очередь, Александр Васильевич по обычаю Петра I усадил пленных польских офицеров за общий стол.

Уважение Суворова к полякам за последнее время выросло. Перед ним были не прежние разбойничьи шайки Барской конфедерации: польские войска теперь отличала храбрость, подготовка, вооружение; маневрировали они по словам Александра Васильевича, «живо и проворно». Их слабое место составляли добровольцы (чьи невысокие боевые качестве отмечали все великие полководцы от Цезаря до Наполеона) и косионеры, пехотинцы, не имевшие ружей и вооруженные лезвиями кос на длинных древках пехотинцы; их ставили сзади регулярных частей. Может быть, отчасти поэтому поляки в этой войне так охотно строились колоннами, где косионер становился почти равен регулярному солдату. Но, наскоро выучившись европейскому военному искусству, поляки еще не могли импровизировать, как, например, Суворов в этом сражении, спешивший не только легкую, но и тяжелую кавалерию и обошедшийся без пехоты. Александр Васильевич и сам любил приводить этот пример. «Если бы ты был при Кобылке, — говорил он одному французскому эмигранту, поступившему на русскую службу, — ты бы увидел то, чего и я никогда не видал».

Действий Суворова не могли понять и многие европейские военные. Один из них уверял, что Суворов под Кобылкой «сделал самое жалкое употребление из своей конницы, ввалив одну часть ее в болота, а другую — заставив спешиться и атаковать с одними саблями пехоту, находившуюся в лесной засаде». К этому обвинению — нельзя побеждать