Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

вокруг богато накрытого стола, встречающими мужа с переброшенным через руку белым рушником. Для измождённого голодом мужчины женщина – ангел, святое божество, ни разу не предававшее его даже неосторожно оброненным словом.

Не знаю, в какой благодатный миг какого дня я смог набраться решимости и написать письмо Лене Иваненко. О чём я ей писал, какими мыслями хвастался, сейчас уже и не вспомню во всех подробностях. Кажется, я оттолкнулся от удивившего меня предложения, мол, «в этом мире невозможно побыть наедине с собой». Да я и сам частенько жаждал остаться в полном одиночестве. На зоне ты никогда не сможешь побыть один, на работу гонят табуном, во время трапезы тоже сбиваешься в стадо, в столовой, в бане люди похожи на растревоженных в улье пчёл, устраивают базар, когда их гонят на работу, подхлёстывая кнутом, и даже в туалете, по меткому выражению великого Ремарка126, садишься рядками, как в трамвае. Нет, нет, конечно, Лене я ни о чём таком не писал, мне хотелось быть привлекательным, показаться с лучшей стороны перед самой-самой прекрасной девушкой Актаса… удивить её! Стремление быть писателем – это в какой-то мере желание удивить своих современников! В письме я, похоже, намешал и мудрости, и хвастовства, и дифирамбы в адрес Лены, потому что вскоре получил от неё ответ. Если скажу, что это письмо я читал с радостью, то не выражу и половины охвативших меня чувств. С неведомым прежде порывом и неистовым азартом, забыв обо всём на свете, читал я первое письмо Лены. Оно порадовало меня умным взглядом на жизнь, смелыми оценками, глубоким и многосторонним пониманием происходящего. Девушка оказалась даже более умной и откровенной, чем я ожидал.

Короче говоря, Лена с самого первого письма проглотила всего меня, целиком. Её насыщенное удивительными событиями прошлое, проявленные ею таланты: бойкость, злость, природное умение быть и устрашающей, и доброй, скрывающийся за каждым словом, за каждым предложением недюжинный ум стали для меня счастьем, упавшим с неба…

9

Уезжаю я не по своей воле,

Кто же из нас родиной-то пресытился?

Татарская народная песня

Официальное название места нашей работы: «Актасский кирпичный завод». С виду это одно здание, но заводов два, просто они тесно примыкают друг к другу. «Эти заводы, словно плотно сцепленные баржи, не разберёшь, где нос, где корма. И куда плывут, трудно понять!» – написала Лена. А ведь и правда, точнейшее сравнение. Острый глаз, оказывается, у Лены-то! «Ты обращал внимание на мастера карьерного цеха Ревякина? Клянусь, это уникум, редко встречающийся в природе зверь!»

Какая убийственная характеристика! Я простой землекоп, добытчик глины, с мастером дел не имел, но после слов Лены стал по-другому, оценивающе смотреть на Ревякина и в очередной раз удовлетворённо отметил правильность её слов. Ведь она смогла увидеть то, чего не увидел я!

Чуть раньше я вроде бы уже говорил, что в каждом цеху завода были начальники и мастера из вольнопоселенцев. Находясь в тесном сотрудничестве с бригадирами, они руководили выполнением ежедневных работ. Зачастую это вольнонаёмное руководство полностью перекладывало ответственность на бригадиров, осуществляя лишь визуальный надзор за ходом дел. Напрямую в работу не встревают, по пустякам и других не беспокоят, и сами не беспокоятся, с арестантами поддерживают, можно сказать, тёплые отношения. Мастер карьерного цеха Ревякин – человек совершенно другой категории, скроенный абсолютно по иному шаблону. Низкорослый, в межсезонье всегда в неизменных галифе, туго стянутых на поясе жёстким ремнём из свиной кожи, лицо этого русского мужика сплошь покрыто тёмными рытвинами, большие обвислые уши… если сказать, что он говорит на языке матери, то матери будет обидно, чтобы понять язык Ревякина, сорок школ нужно окончить! Если сумеешь вытерпеть адский огонь ругани и криков Ревякина, считай, успешно прошёл большую проверку на прочность! Ревякин умел волшебным образом привязывать все падежи, существительные, глаголы, междометия и местоимения русского языка к срамным местам, это был прославленный, редко где встречающийся экземпляр матерщинника. Он мужские, а особенно женские, известные части тела укладывал в тончайшие нюансы грамматики и на этом, им самим выдуманном дьявольском языке орал. Нет, он не разговаривал, разговаривать он не умел, не мог он разговаривать-то, стоит сорваться первому крепкому словечку, как его острый кадык выпирает вперёд подобно гусиному клюву, из густо заросших волосами ноздрей с посвистом вырывается ветер, натянутые словно на обод барабана щёки трещат, чёрно-синие вены на шее превращаются в змей и шевелятся, сквозь щели между редкими зубами с густым жёлтым налётом брызжет слюна, шестидесяти – семидесятиметровой высоты карьер, на большой протяжённости успевший погрузиться и раствориться в темноте, по всему объёму грохочет, будто объятый ночной грозой, покрывая противный звук десятка работающих отбойных молотков и шум двух беспрестанно тарахтящих компрессоров – во всём мире, на земле, в небе, под землёй остались только придуманные Ревякиным ругательства, его колючие, словно чертополох, выражения. Когда в карьер спускается женская бригада, как женщины терпят такое? Даже непревзойдённый фантазёр Мюнхгаузен не смог бы, наверное, представить себе подобного. Лично я с огромным трудом выдерживал лексикон Ревякина, его грязный язык. Попробуй не сдержись, возразить ему так никто и не осмелился, да плевать он хотел на твои возражения, он их просто не слышит, его обвислые, похожие на листья лопуха уши приделаны, кажется, лишь для того, чтобы развеваться на ветру, второй, столь же упрямой, непочтительной, абсолютно бестолковой особи рода человеческого не то что в Казахстане, во всей России не сыскать, наверное. Посмотрев на сменную пару его синекрылых галифе, понимаешь, что в своё время их хозяин верой и правдой служил то ли в МВД, то ли в КГБ, где и прошёл большую воспитательную школу. Его боялись не только простые арестанты, но и бригадиры, даже фраеры, на зоне готовые уколоть, словно ржаные иглы-колючки, каждого встречного, старались не попадаться под его злобный взгляд. Если вдруг один из компрессоров останавливался на короткое время… или если поток глины не доходил до прессового цеха… Даже если чуть уменьшался! Тут же с дьявольским треском открывались ворота ада, над всем миром нависала ледяная туча и обрушалась лавина чёрной воды. А уж если оба компрессора выходили из строя!.. Это жизнь, в ней и такое случается порой! Всё, ты пропал! Никто не знает, откуда нагрянет Ревякин! Сверху-снизу, справа-слева, спереди-сзади, из любой дырки-трещины он появится, грохоча, как арба шайтана, и камня на камне не оставит вокруг, попортит кровь всем, кто под руку попадётся! Всех мам и пап загонит скопом во всевозможные дыры, будет ругаться, почёсывая срамные