Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

Дмитрию письмо с пожеланиями долгой жизни и молитвами Господу о ниспослании ему сил для работы на пользу Церкви. Известию о его смерти вначале отказывались верить. Но в конце сентября, когда последние сомнения отпали, кардинал Боргезе написал слова, которые могут служить эпитафией московскому царю: «Злополучная судьба Дмитрия является новым доказательством непрочности всех человеческих дел. Да примет Всевышний душу его в Царство Небесное, а с ним вместе да помилует и нас».

Посмертная судьба Дмитрия чем-то напоминает историю доктора Джекила и мистера Хайда. После опубликования «Извета» Варлаама и канонизации останков неизвестного мальчика, убитого в Угличе, он раздвоился на ангела – невинно убиенного святого князя Угличского Дмитрия Ивановича, и человекодьявола – окаянного расстригу и злого еретика Гришку Отрепьева.

Что касается последнего, то известия современников о нем чрезвычайно скудны. Во время царствования Дмитрия он некоторое время жил в Москве, где, видимо, вернулся к прежним привычкам и за какой-то проступок был сослан царем в Ярославль. Там его следы теряются; известно только, что вскоре после воцарения Шуйского некий монах, содержавшийся под стражей в Ярославле в доме Английской компании, услыхав о московских событиях, стал божиться, что он не кто иной, как Григорий Отрепьев, а убитый царь – истинный царевич Дмитрий, которого он сам некогда вывел из России в Литву.

В 1671 году представители рода Отрепьевых подали царю Алексею Михайловичу челобитную с просьбой разрешить им переменить скандальную фамилию. По высочайшему указу им была возвращена их коренная фамилия – Нелидовы.

Плохо скроенная легенда стала историей.

В 1960-х годах, во время реставрации Архангельского собора и вскрытия захоронений Ивана Грозного и его сыновей – царевича Ивана и царя Федора, – в присутствии церковной комиссии была обследована также и могила царевича Дмитрия. Результаты работы комиссии не опубликованы до сих пор (я опираюсь на устное свидетельство одного из осведомленных священников Русской Православной Церкви).

Сегодня у историков появился отличный способ внести ясность в вопрос о личности названого Дмитрия, а именно: провести генетическую экспертизу скелета Ивана Грозного и останков угличского младенца, которые считаются мощами царевича Дмитрия. Надеюсь, что эта книга подвигнет Московскую Патриархию дать согласие на это исследование.

Часть третья. Марина Мнишек

I. Тень Дмитрия

Дмитрий погиб, но Марина осталась жить, чтобы сыграть свою роковую роль в событиях Смутного времени. Во всех поворотных моментах терзавшего Русскую землю лихолетья появляется ее фигура – то беззащитная, то зловещая, то трагическая, но всегда волевая и целеустремленная. Нельзя обнаружить ни одного каприза в этой деятельной жизни, все поступки Марины устремлены к одной цели, как стрелы, пущенные уверенной рукой. Она не обнаруживает никакой изнеженности, никакой присущей женщинам чувствительности и чувственности, связь с мужчиной всегда остается для нее орудием власти, а не наслаждения. Может быть, потому этот цельный характер, кажется созданный для того, чтобы быть увековеченным под пером гениального английского современника Марины, сойдя с подмостков истории, так и не поднялся на театральные подмостки. Жизнь Марины, которая иногда кажется бездушной властолюбивой куклой, в конце концов оказалась иссушена всепожирающим пламенем честолюбия и, вероятно, навсегда останется достоянием наиболее сухой и трезвой из муз – Клио, музы истории.

Вечером 17 мая 1606 года большинство знатных поляков, приехавших с Дмитрием в Москву, было или убито, или взято восставшими москвичами под стражу. Сандомирский воевода и его дочь не получили ни царапины, однако лишились всего имущества и тех подарков, которыми осыпал их Дмитрий. У Юрия Мнишека забрали 10 000 рублей, кареты, лошадей и вино, привезенное им с собой из Польши. Марина осталась в одном платье; все ее наряды, ожерелья, камни, жемчуга, цепи, браслеты были растащены во время ночной резни во дворце. Она не подала и виду, что жалеет о потере, и только требовала, чтобы ей вернули ее любимого арапчонка. Трудно сказать, чего больше было в этой просьбе – гордости или легкомыслия.

Тем временем бояре, главари заговорщиков, собрались в залитый кровью Кремль на совещание. Оно продолжалось всю ночь и закончилось решением избрать на московский престол Василия Шуйского.

Спустя два дня, чуть рассвело, бояре вновь съехались во дворец и торжественно провозгласили Шуйского царем. Оттуда они направились на Красную площадь, где объявили о своем решении народу. Толпа, состоявшая в основном из недавних погромщиков, криками одобрила избрание нового государя. После этого в Успенском соборе Шуйский торжественно поклялся царствовать во имя общего блага.

Уже в полдень по всей Москве звонили колокола в честь избрания нового царя.

На первый взгляд может показаться, что после Дмитрия, раздражавшего москвичей различными новшествами и своей приверженностью к иноземным обычаям, избрание Шуйского должно было внести успокоение в умы. Действительно, новый царь был полной противоположностью сыну Грозного, который опередил свой век лет на двести и которому больше бы пристало быть современником Петра Великого, чем русских людей начала XVII столетия. В Василии Шуйском, напротив, как бы воплотились черты и свойства старого русского быта – главным образом та всепобеждающая сила полуазиатской косности, выдающая себя за приверженность традиции и в то же время при случае обнаруживающая изумительные терпение и стойкость, так поражавшие в русских иностранцев; полное отсутствие гражданственности, пресмыкательство перед властью, пока она сильна, и немедленная измена при малейшем ее ослаблении; коварство и хитрость, выдающие грубость политического ума; внешняя набожность и глубоко укоренившееся суеверие; всегдашняя готовность лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей.

Однако Шуйский не сумел сплотить вокруг себя русское общество, и произошло это как раз по причине отсутствия в характере нового царя всякой предприимчивости, его неспособности вести за собой, давать почин в деле, которое требовало не интриг и заговоров, а трезвого и ясного государственного мышления. Историческое значение рода Шуйских уже погружалось в мрак забвения, и личность его последнего крупного представителя не была способна придать увядающей фамилии новый блеск и обаяние. Современники упрекали Василия Шуйского в упрямстве, подозрительности, жестокости и скупости, доходящей до скаредности. Сама его наружность производила отталкивающее впечатление – небольшого роста, облысевший и обрюзгший, с воспаленными подслеповатыми глазками, воровато бегающими по сторонам, казавшийся в свои пятьдесят совершенным стариком, он не мог поразить своих подданных ни благородным видом, ни степенным достоинством, которые полагались непременными качествами государя. Поддерживали его, собственно, одни княжеские роды да часть москвичей. Свержение и убийство Дмитрия были делом не всего русского народа, а кучки заговорщиков, воспользовавшихся благодушием и доверчивостью жертвы и вынужденных обманывать даже своих сообщников относительно своих истинных целей. Большинство москвичей, участвовавших в резне 17 мая, шло не против Дмитрия, а против поляков, в защиту