Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

class="p1">– Ну, не совсем, – пробормотал он, кряхтя. – Не совсем… Вам мы еще сможем помочь. Но в данных обстоятельствах лучший путь для вас будет – как мне кажется – легальный.

– То есть как – легальный? – изумился я, роняя папиросу.

– Да вы не пугайтесь, – проговорил он с улыбкой, – все просто. Постарайтесь выслушать меня спокойно, – и, придвинувшись ко мне, сказал, положив на плечо мне руку: – Здесь, во Львове, имеется специальная комиссия по отправке на родину репатриированных поляков. Действует она уже давненько и отправила многих. Сейчас собирается еще одна партия. Понимаете, куда я клоню? Если вы вольетесь в общий поток…

– С этим «потоком» я попаду всего лишь в Польшу. А там?

– Главное попасть, – сказал он, – а там уже никаких осложнений не будет. Польша – наша страна! Оттуда вас доставят куда угодно.

– И кстати – насчет «потока». Тут тоже есть свои проблемы. Как я, например, буду изъясняться? Я же по-польски не говорю. Не разумею.

– А вам говорить и не придется, – мгновенно отозвался Хозяин. – Вам, наоборот, надо будет молчать. – Он полез в боковой карман пиджака и вытащил пачку каких-то бумаг. – Вот, смотрите! – Он разложил бумаги на одеяле. – Прежде всего – справка из комендатуры, выданная на имя Моисея Филоновского.

– Почему Моисея? – спросил я.

– Потому что Филоновский – еврей! – Хозяин покосился на меня с веселым юмором. – Вас это обстоятельство не устраивает?

– Да нет, – сказал я, – какая разница! Еврей так еврей.

– Вот и я так думаю, – кивнул он. – Поехали дальше…

– Мне одно только интересно, – перебил я его, – этот документ подлинный?

– Конечно. Здесь все бумаги надежные. Без сучка без задоринки. Это не то что какая-нибудь блатная туфта.

Он сказал и усмехнулся, покусывая ус, и я подумал: знает, собака! Отлично знает, кто я такой. Они вообще все знают, эти шпионы.

– Стало быть, Филоновский, – начал я, – существует?..

– Существовал, – отрывисто бросил Хозяин.

– Ага, – сказал я, – так…

– Давайте-ка не будем отвлекаться! – Он потянулся к бумагам. – В дополнение к указанной справочке имеется еще и другая – самая важная для вас. Заметьте, – он поднял палец, – самая важная! Это заключение медицинской комиссии. Здесь указано, что Филоновский, в результате перенесенной им фронтовой контузии, страдает нервическими припадками и временной потерей речи. – И он протянул мне справку – новенькую, похрустывающую, испещренную подписями и штампами. – Ну как? Годится такой вариант?

– Да вроде бы, – сказал я, вертя ее в пальцах и разглядывая пристально. – Я, признаться, в этом не очень-то разбираюсь. Но, судя по всему…

– Судя по всему, голубчик, – проговорил Хозяин, – трудный вы человек, вот что я вам скажу. Экий вы, право! Нельзя быть таким скептиком. Другой бы этот документ с руками оторвал, от восторга рыдал бы.

– Да я почти и рыдаю, – сказал я.

– Ну, ну, – поморщился он, – ладно. Смотрите теперь сюда. – Он зашуршал бумагами. – Вот здесь аттестат, а это послужной список. Словом, целое досье. Собрать его, поверьте, было нелегко. Пришлось привлечь к делу многих нужных людей, а сейчас это рискованно. Мы вообще таким путем идем редко, крайне редко. – И, помедлив несколько, он добавил негромко, сумрачно, с хрипотцой: – Боюсь, однако, что скоро и этот путь будет для нас отрезан. Увидите Копченого – так и передайте ему!

– Ладно, – ответил я.

Я ответил не задумываясь, машинально. Но тут же вздрогнул, охваченный беспокойством: смысл сказанных Хозяином слов дошел до меня не сразу, и, когда я наконец уловил его, меня всего словно бы обдало тревожным холодком.

– Постойте, постойте, – заговорил я поспешно, – я что-то не понял… Вы сказали: я увижу Копченого?

– Непременно.

– Вот как! Но когда? И где?

– Скорее всего, в Перемышле, – пожал плечами Хозяин, – там, куда отправляют всех репатриантов… А что? – Он вдруг прищурился. – Разве вас об этом не предупреждали?

«Ах, черт возьми, – подумал я, – вот так сюрприз. Вероятно, он все же считает меня своим. Считает таким же, как и сам он… Потому он и говорит со мной столь доверительно! И пожалуй, не стоит с ним откровенничать, разубеждать его – нет, не стоит. Откровенность сейчас была бы для меня опасной».

– Как вам сказать, – пробормотал я, – не то чтобы меня предупредили… Но я, признаться, считал, что это произойдет в другом месте. А впрочем, все это не столь уж важно. Значит, в Перемышле! Что ж, пускай. Только где его там искать?

– Он вас сам найдет, – заявил, поднимаясь, Хозяин. – Об этом можете не заботиться.

И потом – уже уходя – взявшись за ручку двери:

– Итак, до завтра. Утром мы с вами еще обсудим кое-какие дополнительные детали… А пока вы тут посмотрите все, вникните, постарайтесь, как говорят актеры, войти в роль!

Хозяин ушел, пожелав на прощание спокойной ночи… Однако ночь предстояла мне весьма хлопотливая.

Да и в самом деле, о каком спокойствии могла теперь идти речь? Дела мои складывались скверно. И больше всего удручала меня предстоящая встреча с Копченым. Будь он простым честным уголовником или контрабандистом, все бы, конечно, выглядело по-иному. Я, пожалуй, был бы только рад такому совпадению; без провожатого мне все равно там не обойтись… Но в том-то и дело, что он оказался не жуликом, а разведчиком, матерым шпионом. А у этих людей свои, особые интересы… «Ох, темно все, сомнительно, опасно, – размышлял я в тоске. – Уже сейчас, если вдуматься, я нахожусь у него в руках, а что же будет дальше – за кордоном, на чужой стороне?»

Я чувствовал, что запутываюсь, вязну. И если вовремя не выберусь из этого омута, потом уже будет поздно… Надо было бежать, выбираться, не теряя ни единой минуты и уж тем более не дожидаясь утра.

«Утром вы меня уже не получите, – думал я, разыскивая портянки, вбивая ноги в тесные сапоги. – „Дополнительные детали“ придется вам обсуждать с кем-нибудь другим».

Я торопливо оделся, сгреб с постели документы, оставленные Хозяином, сложил их и сунул под подушку.

Прощай, Моисей Филоновский! Так нам и не удалось с тобой породниться…

Затем осторожно, опасливо я выглянул в коридор.

Там было темно и тихо. Лишь где-то в отдалении слышалось невнятное всхлипывание. Женский этот, жалобный, сочащийся из мрака голос показался мне знакомым. Пройдя несколько шагов по коридору, я помедлил, прислушался и понял: плакала Тарасовна.

Она плакала глухо, несмело и горестно… О чем? Бог весть. Но этот ее плач как бы подчеркивал ощущение тревоги и неотвратимость близкой, нависшей над домом беды.

Умеряя дыхание, стараясь не шуметь, я прокрался мимо ее каморки. Здесь коридор изгибался; за поворотом находилась кухня, а рядом с нею – дверь, ведущая в огород.