Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

На основе такой пропаганды присоединившиеся позднее участники антисемитской государственной политики всегда оправдывали свои меры против «евреев» защитой. Заключительная глава «Майн кампф» называется «Самооборона как право». Тот же посыл можно найти в названии закона «о восстановлении профессионального чиновничества», которым в апреле 1933 года рейхстаг снес краеугольный камень эмансипации евреев. Проект закона о частичной экспроприации собственности евреев, разработанный чиновниками рейхсминистерства финансов летом 1937 года, назывался «Законом о возмещении ущерба, причиненного евреями Германскому рейху»[63]. Чем дольше шла война, тем последовательнее она изображалась в германской пропаганде как «арийское сопротивление» наступающему «мировому еврейству», стремившемуся к мировому господству в «трех обличьях»: «во-первых, в виде просто еврея, во-вторых, в виде плутократа, связанного с евреями родством, и, в-третьих, в виде еврея-большевика»[64].

В эту модель легко вписывалась теория о высшей расе. Кроме общей претензии на превосходство, в нее входил и лелеемый учеными страх перед угрозой избранным, которым в случае необходимости приходилось прибегать к насилию для защиты себя от натиска низкосортных людишек. Социалистическое мировоззрение тоже содержало в себе такой элемент – учение об исторически победоносном пролетариате и никчемном, умирающем классе буржуазии. В каждом случае это облегчало переход от одного политически спасительного учения к другому, тем более что национал-социализм зарекомендовал себя как более открытая, прагматичная идеология и привлекал самые разные группы германского общества. После того как гражданская война и классовая борьба окончательно разрушили республику, национал-социалистическое движение соблазняло мечтой о третьем пути: его политики обещали справедливость для всех и борьбу против всякого рода «разложения», какой бы характер оно ни носило: либерального капитализма или доктринерского большевизма.

В 1914 году Германия иначе, чем в 1939 году, рассматривала итоги трех победоносных войн Бисмарка и более 40 лет мира, «эпохи грюндерства», подъема и процветания среднего класса. Амбары и подвалы частных хозяйств были заполнены доверху, в начале Первой мировой войны они оценивались примерно в 40 млрд марок. В 1940 году рейх мог рассчитывать лишь на запасы в 5 млрд рейхсмарок. При этом марка 1940 года демонстрировала значительно более низкую покупательную способность, чем в 1914 году. Накануне Первой мировой войны Рейхсбанк располагал размещенным в банках нейтральных стран золотым запасом в размере 1,4 млрд марок, еще 2,5 млрд марок составляла стоимость находящихся в обращении золотых монет. Для сравнения: документально подтвержденный и хранившийся тогда в секрете золотой запас Германии на 1 сентября 1939 года составлял около 0,5 млрд рейхсмарок[65].

В итоге Первая мировая война обошлась Германскому рейху в 160 млрд марок. Несмотря на гораздо лучшее исходное положение, она финансировалась гораздо хуже, чем во время Второй мировой войны. Если с сентября 1939 года по сентябрь 1944-го около 50 % расходов можно было покрыть за счет текущих доходов (и говорилось именно о золотом обеспечении), то в 1914–1918 годах доля покрытия составляла лишь 13,1 %; 24,8 % должны были покрываться «краткосрочными государственными обязательствами» (а именно путем печатания денег), остальные 62,1 % следовало привлечь посредством облигаций долгосрочных займов, на которые должна была подписаться германская буржуазия. Девять военных займов в период между 1914 и 1918 годами принесли 98,2 млрд марок. Для сравнения: Великобритания профинансировала по крайней мере около 28 % стоимости Первой мировой войны только за счет текущих налоговых доходов[66].

Низкое соотношение между налоговыми поступлениями и численностью населения Германии в 1914–1918 годах было не просто следствием провала политиков и финансистов, но связано прежде всего с тем, что отдельные федеральные земли все еще обладали налоговым суверенитетом. В рейхе отсутствовало общее финансовое управление. При национальном доходе в 40 млрд марок в 1913 году постоянные доходы составляли лишь 2,3 млрд, 75 % которых съедали военные расходы. По сравнению с сегодняшним днем государственную квоту можно назвать смехотворно низкой. Соответственно, нельзя говорить о централизованно организованном «колоссе кайзеровской власти»[67].

Политическое перемирие, заключенное партиями в рейхстаге в 1914 году, устранило на последующие четыре года любые серьезные дебаты об улучшении налоговой базы. Только социал-демократы безуспешно требовали изъятия военных прибылей. Поэтому оставался лишь один способ долгосрочного долга – в виде военных займов. Именно республика создала известную нам сегодня централизованную государственную налоговую систему путем финансовой реформы Маттиаса Эрцбергера, и именно она с 1919 года увеличивала (непрерывно и с постепенным привыканием) долю государства в валовом национальном продукте. Той основой, благодаря которой гитлеровская Германия смогла взимать налоги во время Второй мировой войны в масштабах, которые в 1914 году «считались бы совершенно невозможными», она обязана именно республике[68].

Помимо предусмотренных в бюджете расходов, обе войны в значительной степени истощили и экономическую базу: были израсходованы прежние запасы, изношено оборудование, здания, промышленные установки, транспортные средства и вся инфраструктура в целом, а леса и поля использованы до почти истощенного состояния.

В 1914–1918 годах уровень жизни немцев упал в среднем почти на 65 %, и большинство населения оказалось за гранью прожиточного минимума. Финансовые стратеги Третьего рейха рассматривали это обстоятельство как «вызывающее крайнюю озабоченность». Так, в 1941 году один молодой ученый-экономист писал: «Как видно из фактов, тем самым предел терпимых ограничений в то время, кажется, и впрямь был превышен. Крах внутреннего фронта стал расплатой за немедленное укрепление внешнего фронта». В Третьем рейхе, напротив, считалось, что такого рода «ухудшения уровня жизни опасаться не следует»[69].

Как читать эту книгу

Проблематика

Далее речь пойдет о простом, но до сих пор остающемся без ответа вопросе: как такое могло случиться? Как могли немцы допускать в своей среде и совершать беспрецедентные массовые преступления, особенно уничтожение европейских евреев? Безусловно, одной из предпосылок была навязанная государством ненависть ко всему «низкосортному»: к «полякам», «большевикам» и «евреям». Но ответа из этого не следует. Десятилетиями, до появления гитлеровского правительства, немцы были не враждебнее остальных европейцев, а их национализм – не более расистским, чем у других народов. Не существовало и особого германского пути, который можно было бы правдоподобно увязать с Освенцимом. Мнение о том, что в Германии рано развились особые, направленные на истребление антисемитизм и ксенофобия, лишено эмпирических оснований. Ошибочно полагать, что для немецкой аномалии развития, имеющей столь тяжелые последствия, необходимо найти особые, имеющие долгую историю причины. НСДАП завоевала и укрепила свою власть благодаря ситуативным констелляциям. Самые важные факторы для этого находятся после 1914 года, а не до этого периода.

В центре внимания настоящего исследования лежат многообразные отношения между народом и руководством национал-социалистического режима. Доказано, что гитлеровское правление было крайне неустойчивым с самого первого дня.