Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

тут и индейские войска, и маленькие юркие тонкинцы, и японцы, и алжирские арабы в их живописных хламидах, и бог их знает каких видов людей тут только не было. И весь этот человеческий муравейник в военных мундирах кишмя кишел на всем пространстве, которое не было уничтожено пожаром и где производилась торговля или были кафаны, обязательно с дрянными сценами и соответствующими певицами.

При всех почти торговлях находились меняльные лавки, так как сюда стекались деньги всех государств. И вот тут-то мы постигли всю горечь того погрома, который произошел в России. За 1000 думских рублей, купленных в Одессе по 1450 руб. украинских, мне дали 180 французских франков, греческих же драхм давали еще меньше, так как курс греческих денег был выше французских. Недаром говорят, что грек надул жида. Принимая самое ничтожное участие в войне, они сумели значительно расширить свои владение и удержать курс денег на невиданной вышине. Мы же, несчастные, пожертвовали миллионами людей и всем своим благосостоянием, своей культурой, всем своим прошлым и получали за свои деньги как бы милость. Тяжело это было, и поднимался вопрос – как же мы будем существовать, когда украинские деньги никак не ценились? Денежный вопрос вообще наводил на размышление. Дело в том, что до сих пор ни англичане, ни французы не требовали с нас денег за содержание, помещение и проезды, и мы могли жить как птицы небесные, но лишь до окончания карантина, а там всякий должен был устроиться по своему разумению.

Начались толки, кто куда едет из Салоник, так как там было делать нечего, да и, благодаря пожару, жить было негде. Через месяц или два вообще они должны были опустеть, так как эвакуация войск и учреждений началась и шла своим порядком. Французская зона ставила нас, русских, в такое положение, что дальше Греции, где мы и так находились, ехать было некуда. В Салониках делать было нечего, следовательно, взоры всех обратились на Афины, в надежде, что в столице, где находилось наше посольство, во главе которого стоял князь Демидов Сан-Донато[9], наши дела разберутся легче. Масса охотников была выехать в Владивосток, так как между нами было много сибиряков, другие же думали этим путем добраться до Колчака, в том числе многие офицеры. В Салониках же сообщили нам, что выезд на восток – вещь невозможная. Немцы утопили такое количество пароходов, что даже английский флот не может для этого выделить одного судна, те же, которые имеются, необходимы для эвакуации войск и ликвидации войны.

Мы с Михаилом Васильевичем, считая дело на юге России потерянным на весьма продолжительное время, тоже думали о Владивостоке, но полученное сведение расстраивало этот план, да и о вас я не имел никаких известий. Ходили, однако, смутные слухи, что подтверждалось прибытием большого количества беженцев во французский лагерь. По справкам оказалось, что это были одни греки, бежавшие из России, боясь мести большевиков за то, что в Одессе и Севастополе главную массу союзных войск составляли они. Однако эвакуация была произведена еще на остров Ха́лки[10] близ Костантинополя, в Во́лос[11], Афины и на Мальту. Где искать вас и как? Обратились к русскому консулу в Салониках с просьбой запросить телеграфом, которым не могли пользоваться частные лица, нет ли вас в числе прибывших в одно из них, но сколько ни ждали, ответов не получалось, а между тем гнет французской зоны был противен, отношение греков не обещало ничего хорошего. Выезд куда-либо за границу обставлен всюду невероятными трудностями. Что делать? Я очень был подавлен неизвестностью о вас, финансовое положение не радовало, и на меня нашла полная апатия, мне было все равно. Разрешение этого вопроса я оставил на решение Михаила Васильевича, но и он ни на что не решался, так как и для него все было не ясно.

Между тем с нами на «Капуртале» ехал молодой черногорец, доктор, учившийся в Одессе. Он бежал вместе с нами, чтобы попасть в Белград, и устроился в нашем бараке, ни с кем особенно не дружил, хотя и был знаком со всеми. Звали его Иван Маркович Клисич. Ближе всех подошел он к Михаилу Васильевичу, знакомился с его политической деятельностью и рассказывал много интересного о Сербии, о громадной симпатии сербов к России. Он выказывал большой интерес к политике и любовь к России. Разговоры с ним, начатые Михаилом Васильевичем еще на «Капуртале» и продолжавшиеся в нашем бараке, открывали новый горизонт. Для Михаила Васильевича там была возможность развить свою деятельность. Для меня сравнительная близость к России и ко всем местам, где вы могли оказаться, давала возможность либо самому присоединиться к вам, либо выписать вас к себе.

Тем временем и остальные наши спутники начали определяться. Большая часть их тянула к Афинам, меньшая – к Сербии. Началось обследование этого вопроса. Шамшин и Б. Швецов, по обычаю своему, действовали таинственно, с утра куда-то пропадали, то же было с их спутниками Смирновым и Анпеновым, собираясь в бараке, они о чем-то шептались; даже Н. А. Швецов не посвящался в эти таинственные совещания. Вообще отношение Б. Швецова к семье брата было какое-то отчуженное. Николай Алексеевич с женой и ребенком жили в другом бараке, все время канителясь с этим беспокойным мальчуганом, они оба измучились заботами о его питании и уходом в такой необычайной обстановке. Не было молока, приходилось прибегать к консервированному – спасибо англичанам, они в виде подарка снабдили им их; другую еду в виде каш и т. п. приходилось варить на спиртовке; белье, отданное в стирку во французском госпитале, было украдено уезжавшими войсками. Словом, Николай Алексеевич и Ирина Владимировна бились как рыба об лед, и жалко было смотреть на них.

А Борис «большой» ухаживал со стариком Шамшиным за гречанками; [они] потягивали в городских ресторанах за роскошными завтраками шипучку и, шепчась между собой, устраивали свои денежные и дорожные дела. Но Борис не ограничился ухаживанием за гречанками, всем было очевидно, что он сильно конкурировал с молодым Шамшиным около певицы, не помню ее фамилии, дамы скорей противной, чем интересной, вывезенной Шамшиным из Одессы. Это зрелище какого-то менаж а труа[12] было странно для меня, знавшего Бориса скромным и скорей забитым в присутствии его Аполинарии Алексеевны, оставшейся в Ялте, и судьба которой для него была такой же загадкой, как и ваша судьба для меня.

Вообще я не узнавал этого милого человека. Он проявился в беде в виде крайнего эгоиста, человека, желающего жить лишь в свое удовольствие и забросившего все свои старые привязанности. Другие Швецовы были одного со мной мнения и удивлялись на невероятное превращение старшего брата. А жить весело он мог, так как компанией «Шамшин – Швецов» только что был основан экспортно-импортный банк, деньги которого им удалось