Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

удачно вытащить из Одессы, и ими был набит целый большой саквояж их доверенного В. А. Смирнова. И так эта компания, веселясь, устраивалась в тиши, и в один прекрасный день открылось, что они в числе наших спутников нашли богатейшего английского жида, который сумел добыть места в Афинском поезде, и в день окончания карантина Б. Швецов, жид, Шамшин-отец и два брата Крестовниковых с женами и детьми покидают нас, а Швецовы младшие, Смирнов и Анпенов отправляются дня через три-четыре в другой партии. И так начинался разъезд, а у нас ничего еще не определилось. Уезжая, Швецов и Крестовникова, очень милый человек, обещали принять все меры для поисков вас в Афинах. Но ожидание мои не оправдались: я не получил от них ни в Салониках, ни в Белграде ни строчки.

Тем временем Михаил Васильевич познакомился с сербским консулом, оказавшемся очень милым человеком, подтвердившим большие симпатии сербов к России и русским, и высказал уверенность, что русские встретят там самый серьезный прием. Одновременно состоялось знакомство с представителем сербской военной миссии пуковником[13] Стаевичем, который пригласил к себе на вечерний чай группу русских. На самом же деле сербы народ простой и воинственный, никаких европейских штук не признают и не понимают. Этот пуковник, милейший человек, долго жил в России, сильно полюбил ее и, сочувствуя русским в беде, позвал их в свою семью, радушно поил вином и чаем, угощал пирожками и сладостями, приготовленными ручками его милых дочек. Вечер прошел чрезвычайно приятно. Я там не был, так как никакой официальности не люблю и на раут ехать не имел охоты в силу моего подавленного духа.

Туда на присланных автомобилях отправилась группа, собиравшаяся в Сербию, в том числе некий Щепетовский, еврей или русский, так это и не выяснилось, но «Хлестаков» определенный. Он пристроился при выезде из Одессы около богатого фабриканта Сапожкова и милейшего гражданского генерала Ивана Федоровича Юницкого, пропитанного юмором и насыщенного неисчислимым количеством интереснейших и смешнейших анекдотов. Эта троица всегда была неразлучна. Щепетовский помог Сапожкову и Юницкому выбраться из Одессы, почему плотно притерся к ним и, несмотря на то что они прекрасно знали, что он выскочил из Одессы лишь с 60-ю руб., в присутствии их ежедневно рос в своем богатстве и ученых степенях. Таким образом он добрался до Салоник уже магистром химии, доктором медицины, обладателем золотых рудников, московским домовладельцем и очень крупным обладателем громадных имений и в конце концов хозяином изумительной виллы где-то во Франции. Этот кавалер вырядился в смокинг и тоже отправился к Стаевичу.

Там были и генерал Леонтович, и Дурново, и сенатор Смольянинов, пихавший каждому в нос, что он сенатор. Свое гофмейстерское звание он выказывал меньше, так как это звание придворное, а двор-то уж больше не существует. Он, маленький, горбатый, с большой бородой на большой голове, сделался теперь нашим сожителем, оказался милым человеком, но всегда служил темой потешных разговоров по случаю его начальнического тона, генеральских приемов, курьезнейшего хвастовства в очень серьезной форме по поводу происхождения его действительно красивой жены, оставшейся в Одессе: она из рода Годуновых, который по бывшему съезду монархистов был там признан как единственный имеющий право претендовать на русский престол. Он страшно деятелен, невероятно настойчив, но из рамок отъявленного чиновника не выходит. Он злится на людей, которые, по его мнению, не работают теперь на благо России (вероятно, в это время он думает о своем престоле). Он грозит им, что, когда он опять будет у власти, а это несомненно, он будет мстить им всеми средствами, какие предоставит ему власть.

К нему еще много раз придется возвращаться, а пока наша компания отправилась пить чай к Стаевичу, где, можно сказать, окончательно выяснилось, что мы едем в Белград. Выяснилось, что на днях военная миссия возвращается туда, для этого из Сербии будет прислан вагон, что у пуковника, оказывается, 14 свободных мест и что он согласен предоставить их русским и взять их под свое покровительство.

Вернувшись, стали соображать кто поедет – в первую голову оказался генерал Дурново, чрезвычайно обделистый, бравый, сухой генерал с усами на моложавом лице, при нем супруга, еще красивая дама, две очень молоденькие милые дочки и сын 17 лет, еще глупый, растущий, как громадный щенок, нескладный, добрый молодой человек. Оборотистый генерал обладал багажом в 35 мест, причем большинство из них были сундуки, требовавшие шестерых здоровенных сербских солдат, тюки с перинами, подушки и т. д. (грешный я человек, пользовался их двумя тюфячками, в то время, когда мадам Дурново спала на досках «Капуртала»). Сей генерал доблестный во время войны был где-то начальником кадетского корпуса. Он так устроил свои отношения к Стаевичу, что обеспечил себя, и своих, и свой багаж квартирой у пуковника в Белграде. Мы потом были у Стаевича и видели последствия предприимчивости генерала. Маленькая квартира была совершенно реквизирована под генерала, но это продолжалось недолго, видно, генерал сам догадался, что жить так невозможно и, воспользовавшись сербскими симпатиями, сумел забраться в очень малую, но бесплатную квартиру какого-то военного, находившегося в отъезде.

За Дурново следовал генерал-лейтенант Леонтович, господин среднего роста с легкой полнотой и не совсем ясной репутацией по части его деятельности в Одессе, но надменно бросаемые взгляды его черных, как уголь, глаз, важно закинутая коротко остриженная голова с усами на круглом полноватом лице даже не допускали мысли о возможности критики столь высокопоставленной особы. На войне он командовал значительной армией где-то в Добрудже, раньше принимал участие в других частях громадного фронта, а еще раньше был военным агентом в других частях громадного фронта, а еще раньше был военным агентом в Румынии и Болгарии. Он был хорошо знаком с Сербией, имел большое знакомство в Сербской армией и отправлялся туда с видом победителя, зная наперед, что встретит там отличный прием. Важность его доходила иногда до смешной глупости. В каком-то неважном разговоре Михаил Васильевич обратился к нему, назвав «генералом». Возможно, что в интонации голоса Михаила Васильевича мелькнула маленькая доза иронии, а может быть, этого и не было, а самолюбивый генерал сам изобрел ее, но генерал так обиделся, что потом заявил всем, что с Челноковым не говорит, что такого мужлана знать не желает, и когда главный врач лагеря, узнав, что Михаил Васильевич – командор ордена Почетного легиона и московский Городской Голова, захотел оказать любезность ему и такому важному генералу, пригласив их к себе, чтобы предложить отдельное удобное помещение, то генерал отказался идти вместе, а пошел отдельно и воспользовался предложением. Михаил Васильевич, однако, предложение не принял и от нашей сжившейся компании не отбился.

К отъезжающим в Сербию причислили нас двоих и Владимира Николаевича Смольянинова – сенатора и гофмейстера двора Его Императорского Величества, проживавшего в отдельной комнате особого барака. Но он забега́л в «буржуйный» барак, зная, что