Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

искусству, и Л. Я. Коровиным-Карповым, председателем и руководителем Дальневосточной книжной палаты[61]. Общество оказалось недолговечным и распалось «за отсутствием широкого интереса к нему»[62].

Там же, в Библиологическом обществе, состоялось и торжественное заседание памяти В. Г. Короленко. «С докладами выступали В. А. Малаховский („Об изучении Короленко в последние годы“), Н. Н. Козьмин[63] („Короленко как общественный деятель“) и М. К. Азадовский („Сибирский пейзаж в творчестве Короленко“)». Доклад уже был к тому времени напечатан в местной газете[64], и, посылая этот номер Н. К. Пиксанову, М. К. пояснил (письмо от 9 июня 1922 г.): «Это отрывок из почти законченной работы о „сибирских мотивах“ в творчестве Короленки»[65].

Весна и лето 1922 г. оказались насыщенными. Во-первых, пришлось проводить «беседы» по «родиноведению» со слушателями разных курсов: внешкольных (при Дальневосточном отделе народного образования) и инструкторских (при местном музее)[66]. Во-вторых, используя каникулярное время, ученый завершает исследование, которое следует признать основным достижением его научной деятельности в годы Гражданской войны[67]. Работа «Ленские причитания», напечатанная поздней осенью 1922 г. в первом (он же последний) выпуске «Трудов Государственного института народного образования в Чите»[68], представляла собой обработанные автором результаты его экспедиции в Верхнеленский край летом 1915 г. (вернее, части собранных им материалов, относящихся к похоронной причети). Та же работа появилась одновременно в виде отдельного издания в 128 страниц (с самостоятельной пагинацией).

«Ленские причитания» состоят из двух частей: обстоятельная статья автора и тексты 68 причитаний, записанные в старожильческих селениях по Лене и Куленге (левый приток Лены) от 38 воплениц. Работа носила пионерский характер. В начале своего исследования М. К. подчеркивает малоизученность причитаний в русской науке: «За исключением знаменитого сборника Барсова[69], нет ни одного издания, специально посвященного похоронной причети, – и тексты последней являются обычно скудно вкрапленными в общие материалы по этнографии и народной словесности»[70]. Это тем более относилось к сибирской причети; сведения о ее бытовании и характере – за редкими исключениями – фактически отсутствовали.

Продолжая отстаивать свой тезис о том, что словесное творчество сохранилось среди русского населения Сибири, М. К. обращает внимание на специфический характер причети как жанра, и в особенности – текстов, записанных им в Верхоленском уезде:

…они важны и интересны как образчик современного бытования причети, как пример той творческой работы, которую еще можно наблюдать в разных частях нашей родины. Еще раз напоминаю, причитания являются, пожалуй, единственным видом т<ак> н<азываемой> народной словесности, имеющим и по сию пору творческое бытие. Это не «эпическая старина», не «памятник», не «рудимент», но вполне живое, бытующее поэтическое явление[71].

C этой точки зрения ученый анализирует «плачи» 38 воплениц, неизменно отмечая индивидуальный характер той или иной причети. Взаимодействие традиции и личного начала в фольклоре всегда находилось в поле зрения М. К. Вслед за братьями Соколовыми и вместе с ними он последовательно отстаивал принцип индивидуализации произведений народного творчества. В приложении к «Ленским причитаниям» М. К. указал не только фамилию каждой вопленицы, но также ее имя, отчество, возраст и местожительство. Обозначена при публикации текстов и конкретная «причина» причитания («по отцу», «по сыну», «по мужу», «по невестке» и т. д.). «Нужно стремиться дать отчет о каждом лице, у которого записаны тексты; выявить его поэтическое дарование, установить его поэтический облик»[72], – настаивал ученый. Лишь отталкиваясь от «индивидуальности», можно переходить к изучению причети как жанра и его областных вариаций.

Тем не менее сведения о каждом лице, приведенные в «Ленских причитаниях», страдали неполнотой. М. К. признается, что восстановить индивидуальность каждого исполнителя следовало в гораздо большем объеме. Завершая работу, он вновь сокрушается о гибели дневников Ленской экспедиции и значительной части сделанных им записей:

Вследствие этого в настоящей работе отсутствуют биографические сведения о певицах-исполнительницах причитаний, сведения об их репертуаре, так же как и целый ряд важных этнографических подробностей, касающихся населения и т. п. Даже имена и фамилии исполнительниц я не всегда мог вспомнить. Ограничиваюсь только приложенным в конце списком певиц да теми случайными замечаниями, что разбросаны в разных местах вступительной статьи. Также и не все тексты, записанные мною во время этой поездки, вошли в сборник. Смогли войти только те, которые были переписаны до катастрофы с моими рукописями[73].

Тем не менее основная цель, поставленная М. К., – «обратить внимание сибирских ученых и собирателей на огромное значение материалов похоронной лирики и побудить к дальнейшему внимательному и тщательному их собиранию»[74] – была выполнена. Книга получила немало откликов и в России, и на Западе; ее высоко оценили Е. И. Титов, Ю. М. Соколов, Г. С. Виноградов и Н. П. Андреев, Иржи Поливка, Д. К. Зеленин, А. Д. Григорьев и др.[75]

Приведем также отзыв из письма Н. К. Пиксанова от 30 января 1925 г.:

…особенно понравилась мне Ваша работа по ленским причитаниям. Я сам очень люблю эти «плачи» и даже подбирал материал для изборника «Плачи» – но пока отложил из‑за трудности печатания. У Вас много меткого, правильного: об «облитературенности» рекрут<ской> причети у Ульянова[76], об олонецких причитаниях, развертывающихся в драму, о необходимости районирования причитаний, о Плаче Ярославны и мн<огое> друг<ое> (68–30, 1).

«Ленские причитания», знаменующие собой, по словам К. В. Чистова, «новый этап в изучении русской причети»[77], вошли в золотой фонд отечественной фольклористики. «…Второй, после „Причитаний Северного края“ Е. В. Барсова, в истории русской науки фундаментальный сборник народных плачей», – резюмирует Т. Г. Иванова[78]. Неслучайно современное переиздание «Северных причитаний» Барсова в академической серии «Литературные памятники» посвящено памяти М. К. Азадовского, «выдающегося исследователя русских причитаний» и «замечательного филолога»[79].

Итак, к осени 1922 г. М. К. удалось опубликовать значительную часть своих «заготовок» томского и даже дореволюционного периодов (статьи «Эпическая традиция в Сибири» и «Памяти С. А. Венгерова», очерк о Милькееве, книга «Ленские причитания»). Но ученый живет новыми интересами и замыслами. В Чите он впервые обращается к декабристской тематике, что естественно происходит в процессе его ознакомления с рукописной коллекцией местного краевого музея.

Открытый в 1895 г. усилиями двух сибирских общественных деятелей – Н. В. Кирилова[80] и краеведа (в прошлом ссыльного революционера, каторжанина, отбывавшего срок на Каре, члена партии эсеров) А. К. Кузнецова (1845–1928), этот музей был создан при возникшем годом ранее – также по инициативе Кирилова и Кузнецова – Забайкальском отделении Русского географического общества (первоначально – Читинское отделение