Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

Почему у этого человека такая ненависть к русским людям? Он заявил мне, что он возмущается [тем], что в нашей стране «евреи стали неевреями», дескать, дружат с русскими, украинцами и т.д. Его лицо перекосилось в ужасе, когда я сказала, что это наша гордость, что мы гордимся дружбой наших народов. И он окончательно изменился в лице, когда моя мать — 60-летняя старушка, сказала, что ее дочь, а моя сестра замужем за русским, что она его безумно любит, что он ей заменил погибшего на фронте сына.

Господин Авидар пытался утверждать, что в нашей стране существует антисемитизм, что будто бы в высшие учебные заведения не принимают еврейскую молодежь, и я на многочисленных примерах жизни нашего мединститута, университета, многочисленных техникумов, на примерах моих учащихся доказала, что это клевета, и мы легко можем назвать тысячи людей еврейской национальности, награжденных за доблестный труд в разных отраслях нашего хозяйства, науки и культуры. А с какой любовью в нашей стране отмечали 100-летие со дня рождения Шолом-Алейхема, о котором как раз в Израиле и забыли. Пьесы Шолом-Алейхема обошли многие русские и национальные театры нашей страны и были близки и понятны нашему советскому зрителю, так как творчество замечательного писателя связано с простыми и бедными людьми, с его родиной — Россией, с прогрессивными идеями и революционным движением — все то, что скрывается, искажается и охаивается в Израиле. И знаете ли Вы, т. Евтушенко, слова Тевье-Молочника:

«А что такое еврей и не еврей?

И почему они должны отличаться один от другого?»

А когда я спросила у господина Авидара, как он объяснит поведение

правительства Израиля, получающего репарации из ФРГ, этим самим спекулируя на памяти погибших людей, делая свой грязный бизнес. На это он мне цинично ответил известной еврейской поговоркой: «Гут фун а хазер агор»[574].

И ничего не мог ответить дипломат, когда я ему вразумительно рассказала о нашей дружбе народов, которая противостоит той вражде, которая господствует в Израиле между евреями и арабами, между черными и белыми евреями, между евреями, давно живущими в Израиле, и евреями, сравнительно недавно приехавшими.

Так этого еврея-сиониста Вы тоже будете защищать?..[575]

О, как же много, однако, может уместить талантливый пропагандист в столь краткие минуты рассаживания в театральном партере!..

В 1957 году случился еще один — и тоже весьма выразительный — контакт. 5 марта Бен-Цион Динур (1884-1973) — историк, уроженец Хорола в Полтавской губернии, министр образования Израиля в 1951-1955 годах и первый президент Яд-Вашема в 1953-1959 годах, — обратился к еврейской общине Киева с просьбой прислать в Яд Вашем мешочек с прахом жертв из Бабьего Яра. Вопрос был переадресован куда положено и в конце концов рассматривался в МИДе, откуда Вильховый получил и осуществил следующее указание:

Просьбу профессора Динура из Израиля целесообразно оставить без ответа. А представителям религиозной общины, если они обратятся за разъяснением, можно ответить, что евреи — жертвы фашистского террора — были советскими гражданами, и советские организации возражают против отправки их праха за границу[576].

Все это прекрасно вписывалось в общесоветский тренд замалчивания трагедии Холокоста.

Одних советских людей противоправно убивали, а другие советские люди, узурпировав власть, успешно защитили прах убитых евреев, которых, кроме них, еще и Блобель называл «своими», от бессовестных притязаний несоветских людей, тянущих Бабий Яр на себя: «Нет, господа хорошие, Бабий Яр — наш! Бабий Яр — из советских людей — и для советских людей!»

Так-то...

1941-1952. ЭХО БАБЬЕГО ЯРА: ПЕРВЫЕ ОТГОЛОСКИ И РАСКАТЫ

1941-1942. Самые первые стихи и картины: Анстей, Титова, Елагин

Трагедия Бабьего Яра попала в повестку Нюрнбергского трибунала, как и многих других послевоенных судебных процессов против немецких военных преступников. Но предметом обобщающих исторических исследований она стала на десятилетия позже, т. е. с огромным опозданием.

Фактическими первооткрывателями самой темы и первопроходцами ее осмысления и рефлексии стали, увы, не историки, не представители науки, а посланцы искусства — поэты, писатели, художники, скульпторы, композиторы, музыканты, театральные и кинорежиссеры. Это относится и к такому великому проекту, как «Черная книга», порожденному и выполненному (только вовремя не изданному!) тоже ведь не историками, а поэтами и писателями — Эренбургом, Гроссманом, Озеровым и другими!

Кроме того, трагедии посвящено — а точнее, ею побуждено или вдохновлено — немало выдающихся произведений самых разных жанров. Алексей Макаров обратил внимание на то, что очень многие из них ровно так, тождественно, и называются — «Бабий Яр»! Иными словами, «авторы не нашли слов, которые бы назвали эту трагедию как-то иначе или отразили бы в целом их чувства по отношению к этому, само географическое название стало символом, стало говорящим само за себя»[577]. Это справедливо, причем для всех жанров.

Вместе с тем и само искусство с самого начала было одной из главных арен борьбы государства с обществом и общества с государством за увековечение исторической памяти.

И все же, если говорить о художественной рефлексии, то первопроходцами тут явно были поэты! Первые стихотворные отклики появились еще в 1941 году, когда неимоверные ужас и отчаяние от произошедшего, когда скорбь по убитым ощущались еще из перспективы пребывания с ними в одном и том же — общем и неостывшем еще — времени.

В нем же пребывал и по крайней мере один художник — рисовальщик-этнограф Юрий Юрьевич Павлович (1870-1947), переживший всю оккупацию в Киеве. Он был единственным, кто зарисовал, можно сказать, с натуры еврейскую процессию к оврагу 29 сентября 1941 года. Он и после часто наведывался в Бабий Яр, где рисовал, рисовал и рисовал все, что фиксировал его глаз[578].

Два самых ранних стихотворения о Бабьем Яре были написаны еще в 1941 году, и оба принадлежат двум поэтессам, пережившим немецкую оккупацию в Киеве[579]. Обе — нееврейского происхождения (немка и русская), обе остались в городе под оккупацией и обе очень хорошо знали одного поэта — Залика Матвеева, он же будущий Иван Венедиктович Елагин (1918-1987). Настолько хорошо знали, что одна, Людмила Витальевна Титова (1921— 1993), еще летом 1937 года была его невестой[580], а другая, Ольга Николаевна Штейнберг, более известная под псевдонимом Анстей (1912-1985), — в следующем году стала его венчанной женой.

Во время немецкой оккупации Киева Иван и Ольга остались в городе и жили у нее — в одной комнате с ее родней. Каким бы ни было это решение — вынужденным или спонтанным, но для сына безвинно расстрелянного отца и арестованной мачехи оно,