Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

в «Красной звезде» появилось стихотворение Сельвинского «Я это видел!», тотчас же перепечатанное в первом номере журнала «Октябрь» за 1942 год. Многими киевлянами в эвакуации это стихотворение воспринималось и как «свое» — как стихотворение о Бабьем Яре: его переписывали, заучивали...[587]

Илья Эренбург отозвался на Холокост и стихами, и прозой. Его «Бабий Яр» стал первым стихотворением, написанным после освобождения Киева, в 1944 году, и почти сразу опубликованным в СССР — в январском номере «Нового мира» за 1945 год (увы, без названия)[588]:

К чему слова и что перо,

Когда на сердце этот камень,

Когда, как каторжник ядро,

Я волочу чужую память?

Я жил когда-то в городах,

И были мне живые милы,

Теперь на тусклых пустырях

Я должен разрывать могилы,

Теперь мне каждый яр знаком,

И каждый яр теперь мне дом.

Я этой женщины любимой

Когда-то руки целовал,

Хотя, когда я был с живыми,

Я этой женщины не знал.

Мое дитя! Мои румяна!

Моя несметная родня!

Я слышу, как из каждой ямы

Вы окликаете меня.

Мы поднатужимся и встанем,

Костями застучим — туда,

Где дышат хлебом и духами

Еще живые города.

Задуйте свет.

Спустите флаги.

Мы к вам пришли.

Не мы — овраги.

Эренбург открыл собой длинный ряд тех поэтов, кто попытался идентифицировать себя с жертвами, переложиться в них, поставить себя на их место, смешаться с их толпой, прочувствовать то, что они испытали, подслушать то, что они говорят, — и пересказать, передать читателю.

В том же ряду и еще один уроженец Киева — Лев Адольфович Озеров (Гольдберг; 1914-1996). Его стихи — одни из лучших в антологии. Недаром их еще мальчишкой выделил и навсегда запомнил Евтушенко, назвавший свою личную антологию стихов о Холокосте не своей, а озеровской строчкой.

К теме Бабьего Яра Озеров обращался и в 1940-е, и в 1950-е, и в 1960-е годы. Самое значительное произведение — цикл, или, точнее, поэма «Бабий Яр» (1944). Как и стих Эренбурга, она была опубликована — в 1946 году, в журнале «Октябрь», №3-4.

В освобожденном от немцев Киеве Озеров впервые побывал в сентябре 1944 года[589]. Именно он был автором очерка о Киеве для «Черной книги»

Эренбурга и Гроссмана[590]. И очерк, и стихи имели общие корни — впечатления от посещения Бабьего Яра, расспросы и рассказы уцелевших киевлян об их погибших[591] и об их собственной эпопее.

Поэма «Бабий Яр» — и под этим именем! — вошла отдельным разделом в первый послевоенный поэтический сборник Л. Озерова «Ливень», выпущенный издательством «Молодая гвардия» в 1947 году. Сохранилась авторизованная машинопись сборника, к тому же завизированная еще и Павлом Антокольским как издательским редактором. Текст в ней отличается от опубликованного, но в чем же суть правки?

Так, вместо «немцев» (слишком нейтрально?) повсюду появились «фашисты», а строчки —

Если есть бог, и он видел и слышал это, —

Зачем не хотел он со всеми погибнуть в Яру?

заменены на:

И юркий эсэсовец лейкой снимает все это.

И залпы.

И тяжкие хрипы лежащих в Яру.

В результате «Бабий яр» Льва Озерова приобрел трехчастное строение. Свободный, рваный ритм этого триптиха, его постоянная готовность к перебивам стопности премного способствовали тому сильному впечатлению, которое он производит.

Первая часть — это какой-то абстрактный, небесный Бабий Яр, где и поэт поэтому не просто белковое тело во плоти и с именем, а безымянный и тысячелетний иудей, некая отвлеченная сущность, еще ДО расстрела, но уже призванная кем-то — туда и тогда:

Я пришел к тебе, Бабий Яр.

Если возраст у горя есть,

Значит, я немыслимо стар,

На столетья считать — не счесть.

Я стою на земле, моля:

Если я не сойду с ума,

То услышу тебя, земля, —

Говори сама.

Как гудит у тебя в груди,

Ничего я не разберу, —

То вода под землей гудит,

Или души легших в Яру.

Часть вторая — перенесение в тот самый день, это дорога в Бабий Яр. Реальный киевский маршрут — от Львовской, через Мельника и кладбище — туда, к «предбаннику смерти», к оврагу, где «люди подходят и падают в яму, как камни» и «обессилев, проклятья хрипят».

...И девочка снизу: — Не сыпьте землю в глаза мне...

И мальчик: — Чулочки тоже снимать?

И замер,

В последний раз обнимая мать.

И тут же рядом — девочка или мальчик? —

— Дядя, не трогай, я песенки петь тебе буду!..

И вдруг, подпрыгнув как мячик,

Упал туда — в еще беспокойную груду.

И, наконец, третья часть, возвращающая нас (и своим размером в том числе) к части первой, но уже ПОСЛЕ трагедии:

Я пришел к тебе, Бабий Яр,

Если я с ума не сойду, —

Обрету беспокойный дар

Мертвецов вызывать в бреду.

Здесь и ныне кости лежат,

Черепа желтеют в пыли,

И земли белеет лишай Там, где братья мои легли.

Поэт слышит их голоса и различает их требования:

...У тебя ли не жизнь впереди?

Ты и наше должен дожить.

Ты отходчив — не отходи.

Ты забывчив — не смей забыть!

И ребенок сказал: — Не забудь! —

И сказала мать: — Не прости! —

И закрылась земная грудь.

Я стоял не в Яру — на пути,

Он к возмездью ведет — тот путь,

По которому мне идти.

Не забудь!..

Не прости!..

Важная деталь: стихи о еврейской Катастрофе Сельвинского, Эренбурга и Озерова (а также Павла Антокольского) были опубликованы вскоре после их написания и увидели свет в тот крайне непродолжительный промежуток времени между зимой 1945 и весной 1946 года, когда такие стихи еще выходили в толстых журналах и даже в книгах. Эта, по выражению М. Шраера, «интерлюдия еврейского самовыражения»[592], была окончательно смята и снята запретом в 1947 году на издание в СССР «Черной книги».

1944-1948. Композитор Клебанов, художник Овчинников и другие

В музыке и в изобразительном искусстве первооткрывателями темы и — едва ли не первыми же пострадавшими за нее! — стали композитор и дирижер Дмитрий Львович Клебанов (1907-1987) и художник-монументалист Василий Федорович Овчинников (1907-1978), создавшие свои произведения в самые первые послевоенные месяцы и годы.

Клебанов еще в 1945 году написал свою «Первую симфонию. В память о жертвах Бабьего Яра», насыщенную еврейскими мелодиями. Ее апофеозом стал скорбно-траурный вокализ, напоминающий Кадиш (поминальную молитву). Первые два исполнения состоялись в 1947 и 1948 годах — в Харькове и