Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

полемической. Чистые соображения. Результат наблюдения над жителями того города, где живет и царствует “Дракон”. Помимо чудес – быт этого города в высшей степени устоявшийся. Быт, подобный дворцовому, китайскому, индусскому (индийскому). В пределах этого быта, в рамках привычных – жители города уверены, изящны, аристократичны, как придворные или китайцы, как индусы (индийцы). Выходя из привычных рамок, они беспомощны, как дети. Жалобно просятся обратно. Делают вид, что они, в сущности, и не вышли из них. Так, Шарлемань требует убедить себя и других, что он вовсе и не вышел из рамок. (“Любовь к ребенку – это же можно! Гостеприимство – это тоже вполне можно”). Эльза, образцовая, добродетельная гражданка этой страны, говорит Ланцелоту: “Всё было так ясно и достойно”. Они уверены в своей нормальности, гордятся ею, держатся достойно.

Увереннее, аристократичнее, изящнее всех Генрих, потому что он ни разу не выходил из привычных рамок, никогда не выйдет и не почувствует в этом необходимости. И он всегда правдив. Искренне уговаривает Эльзу, простосердечно уговаривает отца сказать ему правду, ибо он не знает, что врет. Он органически, всем существом своим верует, что он прав, что делает, как надо, поступает добродетельно, как должно.

Так же искренне, легко, органично врет и притворяется его отец. Настолько искренне врет, что вопрос о том, притворяется он сумасшедшим или в самом деле сумасшедший, отпадает. Во всяком случае, в безумии его нет и тени психопатологии.

Вот и всё, пока, Николай Павлович.

Уже поздно. Я устал писать. Если что в последних строках моего письма ввиду этого недостаточно ясно, то я могу и устно объясниться. На этом разрешите закончить первое мое письмо. Остаюсь полный лучшими чувствами.

Бывший худрук, настоящий завлит Е. Шварц».

Это письмо показывает, насколько чуток был Евгений Львович даже к оттенкам интонаций своих героев на сцене, насколько щепетилен даже в отношении цветов с их особыми свойствами в волшебной стране. Казалось бы, автор закончил работу над произведением, вложил в него свою душу и передает бразды правления режиссеру. Но нет, он снова и снова проживает всё действие пьесы вместе с актерами, он особенно внимателен к передаче чудес посредством эффектов сцены и актерского мастерства… Он продолжает находиться в эпицентре событий, а потому продолжает диалог с режиссером.

Работу над пьесой Шварц начал в тот момент, когда советское правительство пыталось сохранить мир с гитлеровской Германией, а потому открытое выступление со сцены против фашизма было затруднительным. Поэтому в отвратительном образе Дракона, принимавшего разные обличья, был показан фашизм как явление. Позднее, в момент постановки, «Дракон» был назван антифашистской пьесой, и недаром сам Дракон заявляет в пьесе, что в его жилах течет «кровь мертвых гуннов». В разговорах Шварц пояснял, что три головы ящера – это Гитлер, Геббельс и Риббентроп.

В начале февраля 1944 года Всесоюзному управлению по охране авторских прав было дано разрешение напечатать пьесу, в двадцатых числах того же месяца она была подписана к печати и вскоре вышла под рубрикой «антифашистская пьеса», причем тираж в 500 экземпляров был небывалым для подобного рода изданий.

Однако буквально через месяц, 25 марта, в газете «Литература и искусство» была опубликована рецензия писателя Сергея Бородина под названием «Вредная сказка». (Стоит заметить, что несколькими годами раньше у Бородина случился конфликт с его соседом Осипом Мандельштамом, который, по мнению историков, прямо или косвенно послужил поводом для ареста поэта.) В своей рецензии Бородин писал о том, что в пьесе Шварца «сквозь сказочную вуаль и традиционность образов протаскивается вредная, антиисторическая и антинародная, обывательская точка зрения на современность», что народ в пьесе показан в виде «безнадежно искалеченных, пассивных, эгоистических обывателей», что «мораль этой сказки, ее “намек”, заключается в том, что незачем, мол, бороться с Драконом – на его место сядут другие драконы, помельче; да и народ не стоит того, чтобы ради него копья ломать, да и рыцарь борется только потому, что не знает всей низости людей, ради которых борется». «Дракон» был назван «пасквилем на героическую освободительную борьбу народа с гитлеризмом», и удар этот был неожиданным для Шварца на фоне множества прозвучавших в адрес пьесы похвал.

Трудно сказать, была ли статья заказной, или Бородин писал ее «по зову сердца», но сути это не меняет. Определенно в этой связи можно сказать лишь одно – то, что мировоззрение семьи Шарлеманя и большинства горожан, свойственное им чувство невозможности борьбы с насилием, готовность оправдать то, что оправдать невозможно, было воспринято, пережито и выстрадано целым поколением ровесников Шварца.

* * *

В начале апреля писатель получил письмо от Леонида Малюгина, который горячо поддержал друга: «Дорогой Евгений Львович! <…> Прочитав сочинение литературного вышибалы Бородина, я сразу же захотел написать Вам сочувственное письмо. <…> Но пес с ним – Бородины приходят и уходят, искусство продолжается (если только, конечно, не стоит на месте). Интересно другое. Вчера получил посылку из Москвы, из отдела распространения, и в ней среди всякой дребедени была обнаружена ваша вредная сказка. Сами понимаете, что я немедленно отложил в сторону руководство театром (Рудник уже три недели в Москве) и уселся читать, заранее смакуя удовольствие от предстоящего чтения.

Что я могу вам сказать? Талантливо, умно и грандиозно. Ваша пьеса принадлежит к тем редким очень-очень работам в наше время, когда читаешь и думаешь – бог мой, как мало, уже кончается… Всё это напоминает легкую беседу, где шутя, вполголоса, говорятся очень важные и значительные вещи. Это злая и грустная вещь – в ней раз в 8 больше злости и грусти, чем в других ваших пьесах. Люди настолько сжились с бедой, с разбоем и произволом, с несправедливостью, что их ничто не может удивить и расстроить, – даже известие о собственной смерти. Это просто здорово, когда Эльза говорит – возьмите еще масла, прошу вас – во время рассказа о злодеяниях Дракона. Уже не остается никаких надежд на исправление граждан, – они отравлены подлостью и враньем. <…>

Недавно я снова читал “Одну ночь”. В нашей театральной студии мы делаем отрывки из III акта, сцену с ребятами – очень это восхитительно даже в таком исполнении. А потом я собираюсь дать им отрывки из “Далекого края”.

Пишите мне, дорогой. Ваши письма значительно скрасили мою не слишком разнообразную жизнь. Обнимаю вас. Малюгин».

Позиция Бородина, как выяснилось, была с пониманием принята редакцией «Литературы и искусства». В ответ на попытку защитить пьесу Евгений Львович получил из редакции ответ с «железобетонными» аргументами: «Редакция не считает статью С. Бородина удачной по форме, по аргументации, признает в то же время справедливой главную мысль этой