Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

статьи, находит Вашу пьесу-сказку “Дракон” произведением глубоко порочным… Ваше письмо подтверждает, что смысл возражений по адресу пьесы-сказки Вами не понят. В письме своем Вы продолжаете настаивать на том, что универсальный показ рабьего состояния людей, трусость, предательство и проч. служит якобы целям борьбы с гитлеризмом. В письме Вы продолжаете настаивать на односторонней и ложной трактовке сил народа. Вы видите только одно явление – растленных под властью оккупантов – и ни слова не говорите о тех реальных силах, которые неустанно противодействуют власти оккупантов. Ясно, что Ваши возражения должны быть пересмотрены».

Однако запрета пьесы той весной не последовало, и репетиции спектакля продолжились. Примерно тогда же вопрос о переезде в Москву Театра комедии был наконец решен положительно. «Собираться в Москву мы начали еще в апреле, – вспоминал Шварц. – Сталинабад в последнее время стал мне очень нравиться. Несмотря на отвратительное ощущение, вызванное ругательной статьей (оно улеглось через шесть-семь дней), вся весна вспоминается, как праздник. Уже в марте весна, которая, в сущности, чувствовалась всю зиму, вдруг начала сказываться так ясно, что даже не верилось… Много друзей появилось в Сталинабаде. Когда окончательно выяснился день отъезда, стало жалко уезжать».

В середине апреля Театр комедии дал прощальный концерт в Сталинабаде, на котором исполнялись сцены из новых спектаклей. Правительство Таджикистана наградило режиссера и ведущих артистов театра званиями народных и заслуженных артистов Таджикской ССР. В начале мая театр в полном составе поэтапно выехал в Москву. Последним эшелоном уезжали Шварцы. 17 мая они прибыли в столицу и поселились в гостинице «Москва». Большой радостью для Евгения Львовича была встреча с дочерью, которая оставалась в Москве еще два месяца, а затем вслед за матерью уехала в Ленинград.

Тем временем Театр комедии получил в Москве помещение Центрального клуба железнодорожников, где и продолжились репетиции «Дракона». Декорации и бутафория готовились в мастерских МХАТа и Вахтанговского театра, и в начале августа на сцене прошли финальные прогоны спектакля. 4 августа 1944 года состоялась его премьера, имевшая колоссальный успех у зрителей. Начальство также посетило премьеру, и в тот же день в Комитете по делам искусств состоялось обсуждение спектакля.

Театровед Николай Чушкин, трудам которого свойственна полнота сбора фактов, записал в своем дневнике отдельные высказывания участников обсуждения. В соответствии с записями Чушкина руководитель Реперткома Борис Мочалин заявил о том, что «главный порок пьесы» состоит в том, что «она требует постоянных разъяснений и доказательств». Его вердикт гласил: «Надо, чтобы Шварц нашел для себя более точные ответы. Многое неясно, завуалировано. Театр не помог автору». Заместитель председателя Комитета по делам искусств Александр Солодовников добавил, что «нельзя согласиться с прогнозами автора» о том, что будет после Гитлера, и заключил, что работа над пьесой началась в предвоенное время, но теперь она «должна отвечать уже на следующие вопросы…»

Точка в этой истории еще не была поставлена. В отчете о творческой работе Театра комедии за 1944 год указано, что пьеса «Дракон» «была трижды показана театральной общественности Москвы и один раз широкой публике. Острота политических проблем, затронутых автором в этой пьесе, потребовала дальнейших уточнений и доработок. Поэтому в течение 1944 года спектакль больше не ставился»[81].

Шварц вызвался переделать свою пьесу – сдаваться без боя он не мог, да и театр проделал огромную работу при подготовке к спектаклю. 30 ноября у Солодовникова состоялось заседание, на котором обсуждался второй вариант пьесы. На этот раз велась стенограмма, и тезисы основных выступлений мы можем здесь привести.

Первым выступающим был маститый драматург Николай Погодин. Он сказал, что еще при чтении первого варианта пьесы отметил «все формальные литературные достоинства вещи», назвал ее «драматургически интересной», после чего перешел в наступление: «Но аллегорическая форма – это мстительная форма. В наше время с его острыми политическими моментами у каждого, в зависимости от темперамента, способностей и умонастроения, она может будить и вызывать различные ассоциации и толкования. <…> И я не понимал, кому адресовано это произведение… И я не знаю, чему оно меня учило. <…> Что эта пьеса талантлива – чего же тут говорить. Это здорово, местами это просто блестяще. Но есть какие-то… вещи, которые вызывают ассоциации, может быть ненужные. Государство есть государство, и в особенности в такое острое время, и если автор задался такой страшно тяжелой, непосильной задачей, то, естественно, он может где-то пустить пузыри. И эти пузыри могут толковаться, как политически ненужные ассоциации». Таким образом, подчеркнув художественные достоинства пьесы, Погодин обратил внимание слушателей на ее политический подтекст, который может быть истолкован не только как антифашистский…

Очень нешаблонным было выступление режиссера театра кукол Сергея Образцова, который говорил об основном отличии нового варианты пьесы от старого: «Каждый раз я получал огромное наслаждение от совершенно безудержного таланта автора. <…> Первый (вариант пьесы) был точней по мысли. Может быть, эта мысль была неверная. Может быть, она была спорная, может быть, даже вредная, но она была довольно точная, что людей надо спасать даже тогда, когда они спасаться не хотят, т. е. людей из человеческих, гуманистических соображений нужно загонять в рай мечом. <…> Я так понимал эту концепцию. Теперь она шибко изменилась. И по очень простой причине. Сейчас получилось вроде как три сорта народонаселения данной страны. Первый сорт – это приближенные Дракона – Бургомистр, его сын и его помощники. Второй сорт – это те обыватели, которых мы видим в комнате. Это не министры, не капиталисты, это вроде гости. Так как Ланцелот обращается только с ними и говорит им, что ему нужно будет выкорчевывать душу Дракона, говорит им, что это будет полезно, то выходит, что они представляют собой если не народ, то значительную часть народа, ради которого Ланцелот и жертвует жизнью. Но появился довольно серьезный народ, который кричит на улице, который бежит куда-то и уничтожает тушу Дракона, который поднимает восстание. <…> Раз такая здоровая масса существует, то ради этой массы Ланцелот и убивает Дракона, потом снимает голову второму правителю. В новом варианте пьесы ради этих мелких людей, которые населяют эту комнату, не стоит возиться, не стоит выдирать из них драконову душу, ибо их мало… Из-за этого сместилась идея. Финал автора, обращенный больше к нам, в ВКИ[82], к Реперткому, по существу, обращен только сюда… Мне кажется, что данный второй вариант, потерявший, может быть, некоторую свою точность и философскую заостренность, практически возможнее к осуществлению в театре».

Писатель Леонид Леонов поддержал погодинскую линию выступления: похвалив литературные качества пьесы, он перешел к ее политической направленности, отметив, что необходимо, «чтобы не возникало никаких параллелей». «А те вопросы, которые решает автор, были ли