Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

в сильных руках опричных, а пальчики от напряжения и страху дрожат мелкой дрожью, топорщатся. Знают Поярок с Сиволаем слабости мои – вот и задрожала ступня женская нежная у моего рта, и забираю я в губы дрожащие пальчики, а сам запускаю в лоно её лысого хоря своего. Сладко!»

Удивительно, но даже в футфетише возникает пересечение с Губановым, у которого эта тема проникает и в стихотворение «Мы идём с тобой низами…»[627]:

Так целует грешник в страхе

Ножки стёртые – мадонн,

Изнывая, как на плахе,

Когда совесть бьют кнутом.

…и в стихотворение «Опять в душе, где сплетни и плетни…»[628]:

Пусть будет и лохматой и обидчивой,

немножко пьяной, и немножко нежной.

И, пуговицы на пальто отвинчивая,

Пусть у нее сдадут немножко нервы.

Нем. Ножку я поцеловал случайно.

Она была под скатертью, под скатертью.

Да здравствует живое и печальное

лицо твое у памяти на паперти!

…и в стихотворение «Я к ногам твоим бросаюсь…»[629]:

Я к ногам твоим бросаюсь,

Словно одичавший пёс,

Я губами их касаюсь,

Орошаю гроздью слёз.

А они дрожат, трепещут,

Как берёзки на ветру.

О, неслыханные вещи —

Губки алые клевещут,

Что уйду я поутру.

И вообще эта тема с завидной периодичностью появляется в стихах. Образ красивый, сексуальный. Откройте какой-нибудь доступный сборничек Губанова – перечитайте. А мы пока вернёмся к биографии – в зону турбулентности и безвременья – и поговорим о пересечениях, пожалуй, с самым важным прозаиком советского андеграунда.

Венедикт Ерофеев

Аркадий Агапкин рассказывал, как в начале 1972 года у него возникли проблемы с трудоустройством. На помощь пришёл «любимый первенец» Ерофеева – Вадим Тихонов. Он работал бригадиром пропитчиков во Всесоюзном добровольном противопожарном обществе Зарайска. В обязанности этой бригады входило брать специальную смесь, смазывать ею и пропитывать чердаки и подвалы.

Работа непыльная. На этой ниве успели потрудиться многие и многие знакомые и друзья Тихонова. 80 % зарплаты уходило ему, а «мёртвым душам» – штамп в трудовой и оставшиеся 20 %.

Впрочем, дадим слово Агапкину[630]:

«Трудностей с зачислением Лёни “мертвецом” в бригаду Тихонова не возникло. И где-то с полгода, раз в месяц, мы ездили по маршруту Москва – Голутвин (электричка) – Зарайск (автобус или такси – рубь с носа). Обратно возвращались при деньгах и навеселе».

Сорок рублей за так да небольшая поездочка в Подмосковье – чудо и только!

И то ли Тихонов, то ли Величанский[631] познакомили Ерофеева со смогистами[632]. Но вот какое дело: многие говорят об их общении, а конкретики никакой не осталось.

Кублановский рассказывал[633]:

«Веня помнится как очень яркий, колоритный человек. Но у него были странные вкусы. Однажды утром мы случайно встретились у центрального телеграфа. Он снимал там где-то какую-то конуру. В 11 часов взяли бутылку водки и пошли к нему. И вот он всё тогда ставил и ставил вышедшую тогда виниловую пластинку Беллы Ахмадулиной – он находил в ней что-то невероятное. Всё говорил: “Ты послушай, послушай!” Тот, кто так любит поэзию Ахмадулиной, вряд ли может увлечься энергичным потоком поэзии Лёни Губанова…»

Владимир Бережков смутно вспоминал поездку в Абрамцево – на дачу Вадима Делоне в середине 1970-х. Там и Ерофеев кантовался. И именитый дед опального поэта, Борис Николаевич Делоне, собирался повести молодёжь в пеший поход на Гремячий ручей. Вот только беда – поход с утра пораньше, а богема-с так хорошо провела вечер, что ранее полудня не смогла встать.

Сохранились прекрасные истории о похождениях Тихонова и Губанова, а Ерофеев в них маячит где-то на периферии. Понятно, что без него нельзя было обойтись. Одну из таких историй поведала Лидия Любчикова[634]:

«[Губанов был] совершенно безобразный. И, там, ещё кто-то, все такие были аферисты – Лёня Губанов, например, сапоги купил тогда у Тихонова дамские <…> для каких-то своих знакомых, [Тихонов] из Владимира привёз свадебные сапоги своей мамаши. Мамаша венчалась в этих сапожках. Тогда были в моде такие сапожки, почти до колен, на хорошеньком каблучке, очень хорошо, красиво сделанные, из хорошей кожи, чёрные и у них была мода такая – была шнуровка, и, причём, какая – был длинный язык до конца, сюда, а шнуровка идёт поверху и, причём, язык – ну, такой, сильный вырез, что язык тут вот середину закрывает выреза, а тут остаются голые места и по ним вот так вот шнуруется <…> Мамаша дала Тихонову и говорит: “Продай в Москве мои сапоги, может быть, ты мне денег пришлёшь много…” А тут приходит Лёня Губанов. А Тихонов как раз чего-то эти сапоги вытащил, их печально разглядывает: “Куда я с этими сапогами пойду?” Лёня Губанов говорит: “Ну-ка, дай-ка их сюда!” Через пять минут возвращается. “На! – говорит, и даёт пять рублей. <…> ну тогда, конечно, мамаше никакие эти пять рублей не стали посылать. Я ей потом побольше послала с Тихоновым, когда он поехал. И то не знаю, довёз он или нет».

Ирина Бахчанян, жена известного художника, рассказывала, мол, когда они с Вагричем снимали квартиру на Пушкинской площади, к ним часто заходили по дороге куда-нибудь и откуда-нибудь друзья-знакомые. И Ерофеев, и Губанов, и Марамзин, и Лимонов и другие.

Дадим слово этой женщине:

«Я помню, что однажды у нас была совершенно фантастическая встреча, причём началась она без Вагрича, он в это время был в редакции. Сначала пришёл петербургский поэт Сергей Вольф, потом зашёл Марамзин, потом – Веня Ерофеев со своим пожарником, потом – Халиф, потом зашёл Лёня Губанов, потом – Стацинский. Причём Стацинский пришёл с бутылкой очень плохой водки, и для многих эта водка оказалась совершенно не по зубам – можно было отпить и тут же начинало тебя колотить, потому что она была ни к чему не годная. Когда Вагрич пришёл и увидел всю эту компанию, ему просто стало дурно».

Владимир Ильин рассказывал, как Губанов приводил к нему Ерофеева, и при этом они вместе просто пили чай – настолько тихая, изысканная и светская была атмосфера в доме[635]:

«Я помню вечер, когда Лёня привёл Венедикта Ерофеева (где-то за месяц до этого я уже слышал “Москву – Петушки” в его чтении дома у Саши Васильева).