Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Картина была подарена, сухое вино выпито, закуски съедены, посуда помыта, и потом мы с Асей долго искали ей место в нашей комнате, повесили прямо над кроватью, ну а потом это повторялось еще множество раз – в Останкине, на Кедрова, на Рублевском шоссе, дом 11 корпус 2, наконец на Новочеремушкинской улице.

Ни один из наших переездов не нанес картине никакого ущерба.

* * *

У второй картины Врубеля, висящей у нас, история немного другая.

После нашей свадьбы в результате сложной схемы обмена Асины родители оказались на Академической. И они там начали обустраиваться.

Папа Аси, Владимир Абрамович, как всегда, мастерил какие-то полки, шкафчики, выкидные столики, выключатели и переключатели, мама Аси, Елена Александровна, делала ремонт, подбирала обстановку, шторы-занавески и прочее. Ася, как хорошая дочь, решила внести свою лепту в это общее дело и сказала мне:

– Слушай, а давай купим у Врубеля картину! И подарим!

Я еще не совсем был уверен в себе как в собирателе художественных ценностей, но идея была, конечно, хорошая.

Врубель и его тогдашняя жена Света с двумя маленькими мальчиками (а вскоре появилась и девочка Наташа) вообще-то жили довольно скромно.

Дима работал лаборантом в НИИ теплотехники на Автозаводской, сутки через трое, и в его обязанности, например, входило в определенные моменты следить за показаниями манометров, за горением печей, в помещении при этом температура в среднем была сорок пять градусов.

За это ему платили, если я не ошибаюсь, то ли девяносто, то ли девяносто пять рублей в месяц.

Света была молодая мать и сидела в декретном отпуске.

Как они жили на эти деньги с тремя детьми, было не совсем понятно.

И вот, когда на одной из наших вечеринок я отозвал Врубеля в сторонку и предложил ему эту сделку, он задумался…

– В рассрочку? – недовольно переспросил он.

– Ну да… – торопливо сказал я. – Ну, короче, буду тебе отдавать частями. Там, я не знаю, по пятнадцать-двадцать рублей в месяц целый год.

– В общем-то художники так не делают, – недовольно сказал он.

– Ну я знаю, знаю! Но… Пойди навстречу!

– И что, сюжет будешь заказывать? – усмехнулся он.

– Нет! Нет! Что ты! – испугался я. – На твой выбор.

Короче, в один прекрасный день я приехал на Каширскую.

Была ранняя осень – вокруг лежали кучи опавших листьев и было еще тепло. Я медленно шел по асфальтовой дорожке между каких-то бурых пятиэтажек. Врубель назначил мне встречу во дворе. Качели, карусели, песочница… И помойка.

Когда я пришел, он уже стоял с большим предметом, завернутым в тряпку.

– Привет! – сказал он. – Вот, смотри…

И бережно развернул картину.

Она сразу заставила меня как-то смутиться, хотя виду я не показал. Нет, картина была совершенно прекрасна, спору нет. Может быть, она была еще более прекрасна, чем «Праздник». Но…

Несмотря на то что эта вторая картина (она называлась «Икар пролетел») была написана все теми же китайскими красками, колорит у нее был совершенно другой.

Она была землисто-зеленоватого цвета, местами мрачно-серая и коричневая.

На картине опять были изображены дерево и люди. (Дом на этот раз отсутствовал.) Люди были примерно такие же, как на картине «Праздник», но одеты по-зимнему: в шапки и шинели. Они ходили вокруг дерева и накалывали белые перья (рассыпанные вокруг) на специальные палки с наконечниками. Перьев было много, из чего можно было сделать вывод, что Икар не просто пролетел, а был сбит, и, возможно, насмерть.

«Ну и ладно, – подумал я тогда. – Врубель великий художник, мы все это знаем, и этого вполне достаточно».

– Берешь? – сурово спросил Врубель.

Я сглотнул от волнения и радостно сказал:

– Да!

Потом мы торжественно помолчали, и я сказал (или Врубель сказал), что настала пора договариваться о цене.

Он вынул из кармана обычную рулетку и стал обмеривать свое произведение. Размер картины «Икар пролетел» был такой: примерно сто сантиметров в высоту и девяносто сантиметров в длину.

Он объяснил мне систему ценообразования: складываем длину и высоту и получаем сто девяносто рублей. Для ровного счета – двести. И «рассрочка», таким образом, растягивается не на год, а даже на чуть больший срок.

Но отступать было уже поздно.

– Ну хорошо, договорились! – храбро сказал я. – Вот первый взнос.

И протянул ему заранее заготовленные пятнадцать рублей.

Врубель усмехнулся и аккуратно спрятал их в кошелек.

…Родителям Аси картина очень понравилась, но тоже показалась чуть мрачноватой. Они тем не менее повесили ее в спальне, прямо над кроватью, но прошло еще какое-то количество лет, и Асина мама попросила картину забрать, потому что она навевала ей всякие тяжелые мысли и воспоминания.

И я ее забрал…

Этот момент, когда я покупал у Врубеля картину (и потом бережно вез ее на такси домой от Каширской), мне запомнился как-то очень ярко, и не только потому, что необычным для меня было само событие.

…Я увидел Диму издалека – он стоял у качелей и помойки в некотором суровом ожидании (приду? не приду? буду торговаться?) – но это была лишь тень, которая промелькнула по его лицу. Основное впечатление было другое: Врубель стоял, как богатырь (он ведь, кстати, был довольно высокого роста), опираясь на свою картину, как на щит.

Обычно-то Врубель был как ртуть. Тело его редко сохраняло неподвижное положение больше чем на долю секунды, по лицу толпами бегали самые разные гримасы, речь часто разрывалась коротким смехом («гы-гы», – говорил Врубель при этом), фирменная ироническая усмешка дополняла всю эту роскошь человеческого общения.

При этом никакой мысли о том, что Врубель какой-то странный или нездоров, не возникало вообще никогда. Нет, это была его особая нормальность и здоровье. Он был весь начинен этой своей энергией, как ядерная бомба, но сугубо мирного назначения.

Говоря – о чем угодно – он постоянно задавал тебе самые нелепые и неожиданные встречные вопросы, а если вдруг встречные вопросы начинал задавать ты, тут же вспыхивал и сердился. Впрочем, шутить и иронизировать над Врубелем было можно: как мне кажется, тут сказывалось домашнее воспитание – на шуточки Врубель отвечал своими, тужась, краснея, но изо всех сил стараясь не обижаться.

Было какое-то неосознанное ощущение, сказала через много лет Ася, что Врубель нас младше, что он «как большой ребенок», и именно с этой меркой к нему и надо подходить.

* * *

Познакомились же мы с ним следующим образом.

Примерно в семьдесят девятом году, а может быть, годом позже: мне вдруг позвонила Ира Горбачева и сказала, что «хочет познакомить нас с интересными людьми». Это ее выражение я помню совершенно дословно, и сказано это было абсолютно