Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Потом рыли яму.

Была идея поместить на камень какую-то фотографию, надпись, но мы не стали. Все мы и так знаем, кто там лежит.

Подарки Врубеля

Осенью 2009 года мы с Асей приехали в Берлин, в сентябре. Среди обязательных берлинских точек, помимо музеев, оперы, филармонии и прочего, была еще такая точка, как Стена. Хотелось найти хотя бы ее часть, стершийся от времени фрагмент того, что сделало когда-то знаменитым нашего друга Диму Врубеля – его работу «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви» (для краткости ее обычно именуют «Братский поцелуй») – целующихся Брежнева и Хонеккера.

Но найти не удалось.

Мы не знали, что именно в этом 2009 году Врубель займется восстановлением «Братского поцелуя». Разминулись мы с ним буквально на неделю.

* * *

Дома у меня висят три картины Врубеля.

Димы Врубеля.

…Когда его, кстати, спрашивали, кем ему приходится Михаил Александрович, Дима как-то скучнел лицом и говорил, что вроде какое-то дальнее родство есть, но черт его разберет.

Он понимал, что интерес закономерный, и каждый раз, слегка напрягаясь, все это из себя вываливал – никакой заезженной пластинки у него не было, но просто сразу было понятно, что тема для него не совсем простая.

Отец, инженер Владимир Врубель, ушел от них рано, мама воспитывала его вместе с отчимом – поэтом Игорем Калугиным.

Из-за отца перед Димой стояла всю жизнь непростая задача – оправдать фамилию.

О Владимире Врубеле Дима рассказывал в интервью так:

Рисовать я начал благодаря отцу. То есть благодаря тому, что в доме от него остались кисти и краски. Вот и это его кисть, я думаю. Потому что она совсем сточенная, видишь? Нормальные-то кисти он унес с собой. Нормальные кисти я впервые увидел, не знаю, лет, наверное, в 20.

Отец мой был инженер-проектировщик, хороший инженер и, по-моему, очень хороший художник-любитель. Он прекрасно рисовал пейзажи, был талантливым копиистом, я ведь помню некоторые его работы, что оставались в доме. Он и мать мою приучил рисовать. И если б не отцовские кисти и краски… Так ведь что – надо идти в магазин, думать, выбирать, покупать. Зачем? Лень. Да и денег нет. А так, бери, рисуй.

Но когда мне было 12 лет, он ушел из дома. Это было событие, круто изменившее всю мою жизнь. Причины глубоко личные, связанные с их отношениями. Мать любила отца, как я теперь понимаю, очень сильно. Она резала вены из-за него. И не раз.

…Ну так вот, картины я начал рисовать прямо на отцовских холстах, на его работах. Наверное, в этом было что-то подростковое, мстительное. Мать, кстати, этому вообще не препятствовала. Молчала, смотрела, как я это делаю. То есть наношу свои краски на его холсты. Технически это, кстати, было очень удобно. Холст-то уже загрунтован. Об отце я сочинил во дворе целую легенду: что он эмигрировал в США. А по иронии судьбы он собирался в командировку на Кубу, как инженер-проектировщик, но его не пустили, потому что он был наполовину еврей. Потом он собрался эмигрировать в США, по еврейской линии, но туда его тоже не пустили – потому что он был наполовину не еврей. Так что отец жил и работал в Одессе.

…Ну так вот, дома у меня есть три работы Врубеля, причем две работы – того раннего периода, когда он еще рисовал на холсте красками, классическим образом, потом брал старые доски и собственноручно выстругивал и ошкуривал деревянные незамысловатые рамы. Иногда чуть неровные.

С учетом того, что одна картина Врубеля висит в Третьяковской галерее (в экспозиции «Искусство ХХ века») – это, можно сказать, целый капитал. Как-то раз, когда Дима был у нас дома, он со своей характерной усмешечкой спросил, знаю ли я, что в каком-то немецком каталоге эта картина (не та, что в Третьяковке, а та, что у нас дома) стоит восемнадцать тысяч евро, – я, разумеется, не знал, но уважительно поцокал языком и твердо сказал, что передам детям картину по наследству, а они уж пусть сами решают.

У двух этих работ – скажем так, немного разная история.

* * *

Первая называется «Праздник». Она появилась у нас еще в Чертанове.

Дима замотал картину тряпкой, привез на троллейбусе с Каховской и торжественно развернул на каком-то дне рождения.

Честно сказать, мы ахнули.

Конечно, я всю жизнь общался с разными творческими людьми: журналистами, литераторами, художниками (актеров с режиссерами, правда, почти не было, это совсем другая компания), и время от времени замечал на стенах в их квартирах авторские работы: офорты, гравюры, акварели и так далее.

В общем, что-то такое в «малом жанре».

Но это была картина музейного формата, как мне показалось, просто огромная – я такого, в принципе, не видел ни у кого. Да и не в размере, конечно, было дело.

На картине были изображены дерево, дом и люди.

Люди в рубахах и портках – иначе довольно сложно описать их одежду – один трубит в трубу, другой роется у себя в штанах, третий держит то ли серп, то ли косу, у них нет определенных лиц, и они одновременно трогательные и страшные.

Это некие мифологические существа рождающегося советского мира: трубач, палач, колхозник, деклассированный элемент, проще сказать вор, – а может быть, это просто ничем не отличимые друг от друга «люди из народа»?

Вышедшие из землянок, трущоб, окопов… из тифа, голода, расстрелов, из горячего ада гражданской войны.

Вышедшие, наконец, на воздух. И вот они отмечают какой-то праздник.

Ну, к примеру говоря, «седьмую годовщину революции».

…К этой картине у меня есть пара пояснений.

«Праздник» Врубель писал китайскими масляными красками, он сам мне об этом рассказывал, их привез из длительной стажировки в Китае его тогдашний дружок Саша Лукин-младший (сын известного постсоветского дипломата и правозащитника). В магазине такие краски купить было нельзя.

Они были невероятно яркими и светопрочными.

Вот и сейчас, спустя сорок лет (!), «Праздник» выглядит отлично, почти не потемнел. Вряд ли те советские люди носили оранжевые или голубые портки, но на картине Врубеля это именно так.

К ней (картине) прилепилось определение, мол, «это как бы иллюстрация к Платонову»; она, конечно, никакая не иллюстрация, это даже как-то оскорбительно по отношению к «Празднику», но что-то платоновское в ней есть.

Мне всегда казалось, что для того, чтобы полностью оценить «Праздник», все это надо знать, держать в уме, и не «по источникам», а как-то утробно, с запахами детства, потому что только густой коктейль советского (пафосного) оттепельного кино и антисоветской литературы – только он