Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Там, на воле, он нашел небольшой пожарный пруд и плюхался туда во время жары, весь покрываясь страшной зеленоватой тиной.

Ему это запрещали, а от меня требовали навести порядок – и я находил все новые и новые доски в лесу на свалке, загораживая дыры в заборе. Балу их снова подкапывал и вновь и вновь погружался в пожарный пруд с тиной.

Тогда его требовалось мыть под струей.

Я достал из рассохшегося сарая шланг, мы его поливали, а он скакал вокруг. Ася хохотала.

* * *

Мне кажется, гуляя с Балу, я часто думал о том, чем мы с ним отличаемся и в чем похожи. Конечно, может показаться, что жизнь его была скудна впечатлениями и переживаниями, не то что моя. На самом деле это не так, даже наоборот – Балу видел и чувствовал этот мир настолько острее и глубже, что мне даже страшновато было об этом думать. В его чистых и искренних глазах я видел гораздо больше света, яркого света, чем во многих других – человеческих. Мы сидели порой рядом, и я гладил его тихонько, чтобы почувствовать, как он думает, что там у него внутри.

Но это оставалось загадкой.

Как и любой пес (ну как бы пес по своей душе), я тоже часто бродил по Москве, и брожу до сих пор, но бесцельно – пытаясь понять и не понимая окружающую меня жизнь.

* * *

В то дачное время в Кубинке Ася часто повторяла, что, возможно, во время этих коротких отлучек за забор Балу все-таки стал или станет мужчиной, но я не очень верил в эту перспективу.

Тем не менее, как будто услышав ее слова, Балу в лесу однажды исчез надолго. Я сидел дома, тут пришла Ася со слезами на глазах и сказала, что я должен идти искать пса. Хотя это, может быть, уже бесполезно.

Мы разошлись с ней в разные стороны и долго кричали. Вместе с нами ходила и кричала наша подруга Аня Ч., которая приехала нас навестить. Наверное, мы кричали целый час.

Это был очень хороший, чистый сосновый лес, совсем не такой, как у нас сейчас в Тимашеве, где не пройти через бурелом, где лежат поваленные стволы огромных сосен, где уже много лет никто ничего не убирает и не чистит, – нет, там, в Кубинке, были настоящие сквозные тропинки, просеки и лесные дали.

Но Балу все не было и не было.

Я хорошо помню эти страшные минуты…

* * *

Я ходил и кричал, уже почти охрипшим голосом. Тогда я понял, как это страшно – когда пропадает, исчезает твое родное существо, даже ненадолго, потом я пережил это много раз.

Родные мои существа всегда, слава богу, возвращались, вернулся в конце концов и Балу, веселый и довольный, но за этот час мы много пережили. Как будто время остановилось.

Придя в себя, мы пили вино на веранде и долго рассуждали о том, не сбылось ли предсказание и не совершилась ли мужская инициация.

Ася ходила с ним потом по лесу очень далеко, выходила на огромное поле, которое называла «полигоном» (местные ей объясняли, что тут происходят стрельбы и надо бы поосторожней), я отговаривал ее туда ходить – но она все ходила, потому что там, по краю поля, были целые заросли лесной малины, и можно было спокойно загорать – она раздевалась, ложилась на простынку, а Балу бегал рядом.

В небе же летали истребители с военного аэродрома по соседству – со страшным грохотом они носились над обнаженной Асей, делая в небе фигуры и пируэты и оставляя за собой волнистый след.

…Тогда казалось, что это всего лишь мирные тренировки. И даже с эротическим подтекстом.

В сентябре, как и было условлено, мы уехали с дачи не без сожаления.

* * *

Позднее, когда Балу стал ложиться на землю во время наших прогулок на пруд, я начал поневоле думать: что же было лучшим моментом в его жизни?

Бывало у него с нами разное: Белоруссия, где он принес в зубах из леса настоящие оленьи рога, сброшенные диким животным, и мы привезли их в Москву, отполировали и повесили на даче, были еще эти сумасшедшие игры в футбол на новой квартире, были наши бесконечные прогулки в садах и парках, были его бешеные прыжки через нашу супружескую постель, когда он поднимал меня утром к завтраку, были дни, когда он не ел и не пил всю неделю, если Ася уезжала, и были эти зеленые лужайки, зеленые лужайки…

Зеленые лужайки.

И все же перед самой смертью, я почти в этом уверен, он вспоминал тот момент, когда заблудился в лесу и некоторое время не знал, где мы. Вспоминал со страхом, но и с восторгом.

* * *

Приехал ветеринар, такой умный парень, и объяснил, что, в общем-то, уже все…

Почечная недостаточность, почти полная слепота, онкология и еще пара неизлечимых диагнозов.

Но главное – просто старость.

Вся процедура стоила шесть тысяч. Плюс кремация.

Последние месяцы его жизни были сплошным мучением – перед утренней прогулкой Балу надевали собачьи подгузники, но они порой ему не помогали.

Но не только произвольное мочеиспускание было проблемой – было просто видно, что псу очень тяжело жить.

По краям белков глаз появились толстые красные прожилки, Балу тяжело поднимал голову в ответ на очередные наши вздохи и как будто просил его отпустить.

Не помогали таблетки, не помогали уколы, не помогало уже ничего.

…Ветеринар расстелил на полу коврик. Балу лежал, расставив лапы перед мордой, как лежал он всегда, лицом к людям, терпеливо и верно, ожидая от нас дружбы и понимания. Никаких признаков страха не было вообще.

Ветеринар объяснил, что именно сейчас произойдет, каково действие лекарства, на какие органы оно подействует, в какой момент отключится сознание и душа покинет его тело.

Я понял, что надо прощаться. Губы у меня задрожали, когда я заговорил (Ася молчала, она говорить не могла, просто сидела, глядя в пол).

– Прощай, Балу. Ты был нам хорошим другом.

И заплакал. Ася посмотрела на меня и отвернулась.

Балу на самом деле был ее пес. Я вообще не представлял, как она это переживет.

Я же – я всегда с ним просто гулял.

* * *

Потом мы повезли урну с прахом на дачу, завернув в покрывало, ехали молча. Есть такие магазины для садовых надобностей, где продают всякую всячину, в том числе большие камни. Ася сказала, что ей нужен рыжий камень, я перенес