Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

Ночью дома у матери мне снились какие-то кошмары. Утром я стал вспоминать все, что произошло в предшествующий день. И здесь я случайно вспомнил, что между мной и подругой Марины что-то произошло. Анализируя этот день, я вспомнил, что эта девушка ездила за мной в Цимлянск, что она выпила со мной немного спиртного, что объяснялась мне в любви и при этом укусила меня в плечо беспричинно. Кроме того, она просила у меня денег. Вспомнил я также, что ударил её несколько раз небольшой отверткой. Чтобы убедиться в том, что это случилось, я в этот день или на следующий поехал в Цимлянск на то место. Я подошёл к тому оврагу и посмотрел вниз, но ничего не увидел. Тогда я спустился вниз, где в камышах обнаружил одежду этой девушки и рядом с ней отвертку. Чуть в стороне, в камышах, я увидел труп девушки. Она была голой. Я увидел, что на месте, где лежал труп, камыш был подпален. Видимо, я пытался после случившегося поджечь её, но камыш оказался сырым. Увидев труп, я не стал рассматривать его, забрал её вещи, отвертку, поднялся наверх и там, на возвышенности сжег её одежду, а отвертку согнул и там недалеко выбросил. Состояние у меня было ужасное.

От этого места я пошёл к магазину, где купил водку, пиво и по пути выпил все это. Через некоторое время я купил еще бутылку водки и немного отпил из неё. Недалеко от автовокзала в Цимлянске я спрятал эту водку… Не допил я водку потому, что боялся, чтобы меня опять не «накрыло» и чтобы не совершить опять такое преступление. Я не помню, как я добрался из Цимлянска до Волгодонска, но помню, что еще в дневное время ходил по Волгодонску. Мне хотелось уехать, чтобы забыть о случившемся. Но я не уехал, а резко запил и таким образом решил забыться. Это обстоятельство, естественно, удивило мою мать и отчима. Они стали меня ругать за то, что я так запил, и спрашивали, почему я так взялся за спиртное. Я, естественно, причину своего запоя не сказал и старался меньше показываться им на глаза. Днём я разгуливал по городу, а на ночь приходил домой к матери, но это было не всегда. Бывало, я ночевал прямо в подъезде дома у батареи. Неоднократно я еще ночевал у своей знакомой Людмилы.

Другой вариант этой версии убийства Натальи Г., содержащийся в протоколе допроса Муханкина от 14 февраля 1996 года, то есть изложенный через полгода после предшествующего, позволяет лишний раз оценить его способность строго держаться избранной линии, дополняя её лишь мелкими, кажущимися выгодными для него деталями.

Несовершеннолетней она мне не казалась… Действительно, 15 февраля 1995 года Наталья Г. от самого моего дома увязалась за мной, мы прибыли в Цимлянск, где Г. по собственной инициативе и из непонятных побуждений следовала за мной, хотя я гнал её от себя и пытался скрыться, но она не отставала, и в Цимлянске у железной дороги я стал распивать спиртное и увидел, что Г. находится неподалеку. Она подошла ко мне, попросила выпить водки и пива, я ей это позволил, и в ходе возникшего конфликта из-за её преследования я имевшейся у меня отверткой нанес ей множество ударов в грудь и в другие различные части тела, и, как ушёл с места убийства, не помню, но на следующий день вернулся на место убийства, увидел труп Г., голый, накрытый пригорелым камышом. Вокруг валялись порванные вещи. Одежду я собрал вместе с сапогами, разбросал неподалеку, а куртку сжег. Виновным себя в убийстве Натальи Г. признаю, но первоначально никакого умысла на её убийство у меня не было. Но уточню, что во время конфликта с Г. я уже был сильно пьян и принял еще самодельное средство из смеси различных таблеток и не отдавал себе отчета в своих действиях именно в момент убийства.

Стремясь закрепить версию о непредумышленном характере убийства, о том, что именно Г. принадлежала инициатива, что она буквально навязалась ему на голову и по существу спровоцировала конфликт, вела себя непотребно, Муханкин в своем дневнике апеллирует к своему основному и самому важному читателю — Яндиеву. Имитируя запись, как бы синхронную событиям и сделанную по горячим следам, он разражается причудливой смесью скорбных причитаний и кощунственных, в контексте ситуации, проклятий в адрес погибшей, демонстрируя при этом свое специфичное писательское мастерство и удивительное для индивида с его уровнем образованности и в его положении чувство стиля. Он пишет:

Вот и все. П… мне, рука не поворачивается писать такое. Мне хана настала. Прощай, наверное, уже свобода, я не знаю, что со мной творится, что со мной происходит, почему жизнь меня так наказывает. Теперь живи и бойся каждого шороха. Как все же жить тяжело! Не лезешь ты ни к кому — к тебе лезут, гады. Ты не тронешь — так тебя тронут, твари, суки неугомонные. Теперь все, добили. Я убил, убил, убил её. Что ей надо было от меня? Какого хрена за мной увязалась? Ведь просил уйти, отстать от меня. Ну что за люди такие дурные, что за люди? Она там лежит, я видел, я не знаю, как быть, как успокоиться, я не могу. Дура, дура, ну зачем я тебе нужен был? Из-за тебя, крыса позорная, мне конец, и теперь ты там мертвая лежишь, а я не знаю, как мне дальше жить. Тебе уже ничего не надо, а я живой еще, но моя жизнь уже при жизни кончена, это уже все, конец. Я уже столько выпил и не хмелею. Ты стоишь у меня в глазах. Даже не ты, а твой оскал, и он меня вот-вот укусит. Как это ужасно и противно! Это жутко, страшно. Ты, тварь, добавила столько горя мне и боли. И все это я, шакал! И откуда ты взялась на мою голову, как спецом все и все беды на меня! Как все ужасно! Кто бы мог знать, что творится в душе моей и как мне больно! Я уже тоже труп — хотя и живой. Не пойму, почему Господь Бог не предотвратил эту беду. Я не пойму этого. Почему? Он, Всемогущий и Всесильный, допустил это. Почему допустил? Я же не хотел её смерти, и теперь я убийца. Один Ты знаешь это. Кто теперь