Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

— Можешь меня поздравить! — сказал он и приложил руку к пилотке. — Имею честь представиться — лейтенант Векшин!

Волосы, расчесанные на пробор, лоснились, он был надушен, как женщина. Объяснил, что забежал на несколько минут, что на улице его ждет машина, на которой его согласились подбросить в Белый Омут, что он должен сегодня же вернуться в город.

— Товарищи давно разъехались по своим частям, а меня уговаривают остаться при училище! — рассказывал он. — Я думаю, что опять мой дорогой папаша приложил руку, заботится о моей карьере!.. Но я ни за что не соглашусь — хватит жить под крылышками отца или командира! Хочу пожить вольной жизнью. Через неделю получу назначение — и куда-нибудь на край света!

«А как же я?» — хотела было спросить Тося, но промолчала.

— Как только все определится, я дам тебе знать — хорошо?

Она была согласна на все, лишь бы ему было хорошо.

Через неделю Тося получила обещанную весточку и так обрадовалась, словно не Векшину, а ей вручили направление на юг, в маленький приморский городок. Катя к ее восторгам отнеслась безучастно — после смерти Ивана она ходила по избе как потерянная, чужая всем и самой себе. Тося три дня носила письмо, заложив его в книжку стихов Есенина, потом не вытерпела, прочитала вслух на почте телефонистке Варе и Дашке Свистуновой, вчерашней своей сопернице, ходившей теперь в почтальонах. Варе письмо понравилось, она поздравила Тосю и даже позавидовала:

— Счастливая ты, Тоська! У моря будешь жить, не то что мы — у черта на задворках!

Даша выслушала письмо без особого интереса, но потом скривилась и сказала в сердцах:

— Ишь как, холера, слова нанизывает — будто бусины на нитку. Знаем мы этих соловьев залетных — напоют, насвистят, закружат голову, а там — поминай как звали. Плюнь мне в рожу, если он женится на тебе!

— Да будет тебе, Дашка! — пристыдила ее Варя. — Не порть девке праздник. Пускай хоть одна походит в обновке, раз нам ее не сшили.

Тося покраснела и даже губу прикусила от стыда. Она скоро запомнила письмо на память и, если нападала тоска, разглаживала листок на коленях, глотала, как свежий воздух, последние слова: «Целую. Твой Андрей».

С места Векшин написал, что хорошо устроился, снял комнату на частной квартире, что его тепло приняли в части и он постепенно осваивается со своими обязанностями. Он ничего не написал о том, что же делать ей — брать расчет и собираться в дорогу или подождать, когда Андрей вызовет телеграммой. Приходили новые письма, однако и в них не было и намека на вызов. Она читала эти письма, неровные, подчас сумбурные, и терялась, не зная, чем объяснить быструю и резкую смену его настроений, — он и в письмах бывал то ласков и сердечен, делился своими первыми успехами по службе, то вдруг замыкался, и от его строк веяло таким холодком и отрешенностью, будто писал он не любимой, а хорошей знакомой. Он не сообщил домашнего адреса или адреса воинской части, просил писать «до востребования». Несмотря на огорчения и обиды, Тося не упрекнула его ни одним словом. Парень впервые в жизни вырвался из-под родительской опеки, хлебнул свободы, ему хочется осмотреться, утвердиться, прежде чем начинать семейную жизнь. Она должна набраться терпения, ждать, пока он не угомонится, не затоскует по ней, не позовет. Тося не показывала эти письма на почте, хотя Дашка не раз напрашивалась: «Ну, чего поет твой соловушка? Или перышки все чистит, гнездышко готовит?» Письма стали приходить все реже, скупые и дежурные, написанные на ходу, второпях и, кажется, уже не столько для нее, сколько для себя самого, для успокоения собственной совести. Потом Андрей замолчал, и Тося не находила себе места. Уж не стряслось ли чего с ним?.. Она прибегала на почту к тому часу, когда приезжала машина со станции с объемистым кожаным мешком, помогала Варе и Дашке разбирать письма, бросая их в деревянные клетки большого шкафа. Рябило в глазах от конвертов. Тося то и дело обманывалась, выхватывая из рассыпанного веера писем какое-нибудь письмо с треугольником. «Ну что — обожглась?» — смеялась Дашка. Иногда в ворохе корреспонденции Тося находила письмо от родителей и тут же, присев за столик, писала то, чего ждали от нее отец и мать: все у нее в порядке, она довольна жизнью и пусть они не волнуются. До каких пор они будут считать ее маленькой?

Однажды, запоздав, она появилась, запыхавшись, перед стойкой с матовыми стеклами и, увидев через овальное окошечко лицо Дашки, замерла. Сердце ее екнуло — глаза Дашки что-то таили, знали. Стараясь не выдать свое волнение, Тося спросила:

— Мне есть?

— Станцуй, тогда скажу! — На губах Дашки дрожала загадочная ухмылка. — Задаром не отдам! Правда, Варь?

— Ладно тебе озоровать! — Варя передернула плечами.

И Тося сорвалась с места, выбила стоптанными каблуками чечеточный перестук.

— Хватит или еще? — крикнула она радостно.

— Дашка, перестань мучить девку! — приказала Варя.

— Бери, да помни! — Дашка выхватила из-за спины полосатый листок телеграммы.

Буквы прыгали, плохо складывались. Тося разгладила листок и прочитала аккуратно выведенные чернилами слова: «Если согласна переехать ко мне телеграфируй приеду за тобой целую Векшин».

— Ой, девчонки! Родненькие мои!

Она повисла на шее у Вари, расцеловала ее, кинулась обнимать Дашку.

Она уже была на пороге, когда Дашка, смеясь, остановила ее:

— Совсем обалдела, девка! Пиши свою телеграмму — мы и в долг поверим, потом занесешь!

— Спасибо, девчонки!

Она приткнулась к столику, положила перед собой голубенький бланк телеграммы, задумалась, сведя к переносью светлые бровки, и вывела решительно: «Приезжай жду твоя Тося».

— Забито на гвозди! — одобрила Дашка. — Не успеешь оглянуться, и он будет перед тобой, как лист перед травой!

Тосе показалось, что Варя порывается что-то сказать ей, но Дашка махнула на нее рукой.

— Ладно, ей не до нас теперь! Полетит сейчас по Белому Омуту — будто ей перо в одно место вставили!.. Много ли нам, бабам, требуется — лишь бы нам свистнули!

Она шлепнула Тосю пониже спины, подтолкнула коленом, и Тося, нисколько не обижаясь, а даже засмеявшись от избытка радости, выскочила на улицу и помчалась в сельсовет. Она застала Гуляева у себя. Он сидел на мягком диване и от нечего делать подшивал накопившиеся за два месяца газеты.

— Прошу с завтрашнего дня оформить мне расчет!

— А может, лучше с сегодняшнего! — Гуляев выкатил голубые, по-детски безоблачные глаза. — Вот сколь знаю тебя, а не могу привыкнуть к тебе, Черемушкина! Врываешься всегда, будто Белый Омут с двух сторон подпалили и никакого спасения уже никому нет. А на