Алкиной - Роман Львович Шмараков

Я прервал его, говоря:

– И я даже вспоминаю, что слышал, как рассказывал мой прадед, что солдаты, обнаружив, что сухарей, и вина, и солонины осталось столько, что им не достанет единожды поужинать, были раздражены этим более, чем известием, что вражеские войска, бодрые и ни в чем не испытывающие нужды, находятся на расстоянии полдневного перехода и горят желанием сразиться. Вечером на стоянке они оказались настолько без денег и терпения, что вышли из палаток, донимаемые, помимо голода, еще и наступившей стужей. Один из них, славившийся как отменный разведчик, ушел что-нибудь промыслить и вернулся с тремя гадючьими яйцами и хлебцем, отнятым у нищего; другой принес тощего хворосту, а третий, очень довольный, нашел длинное полено, которое они положили на холодную золу и, сгрудившись, дули на нее изо всех сил, полено же отвечало их усердию вонючим дымом, пока наконец один вестовой, пробиравшийся мимо с факелом, не подошел посмотреть, что они делают, и в свете его факела обнаружилось, что полено было дочиста обглоданной костью ноги мула. Они отбросили ее с проклятьями и в потемках пошли искать, что могло бы сохранить их жизнь до утра, когда им предстоит переведаться с неприятелем, встречи с которым они ждали, как праздника. Они шли по полю, не находя ни дров, ни съестного, пока не добрели до одного блудилища на окраине города, куда вошли с некоторым смущением. Случилось так, что там кто-то наигрывал на флейте, а поскольку они привыкли под звуки этого инструмента выступать в бой, не нарушая строя, и проделывать ежедневные упражнения, они ободрились и двинулись вперед, чувствуя себя на своем месте. Девки испугались, думая, что солдаты пришли выместить на них все свои военные неудачи, однако же те так продрогли и были в таком расположении духа, что предпочли бы видеть на месте самой привлекательной из них хорошую вязанку дров. Но ничего подходящего в блудилище не было, кроме одной деревянной кровати, которую они с ликованием подхватили, даже толком не вытряхнув из нее девицу, которая там лежала; то немногое, что на ней было из одежды, зацепилось за щепу, так что она бежала за кроватью, спрашивая, куда ее тащат, солдаты же отвечали, что у них ни еды нет, ни костер разложить не из чего. Девка, думая, что они хотят зажарить ее вместе с кроватью, подняла такой вой, что весь дом переполошился, а в городе дозорные проснулись и глядели во тьму, не приближается ли с войсками Селевк. В ту пору проходил мимо один кампидуктор; заслышав, какой гам стоит в доме, он вошел туда и застал солдат, отбивающихся от девок, не выпуская при этом из рук драгоценной кровати; он велел им бросить все и немедля возвращаться в лагерь, обещая предать их суду за то, что они тут вытворяют, они же отвечали, что никакой вины на них нет и что никто против них свидетельствовать не станет. Кампидуктор им отвечал, что тут дюжина девок, считая ту, что никак не отцепится от кровати, да пара обозных и один полковой казначей, зашедший скоротать вечер. «Как! – сказали солдаты с великим возмущением: – и это свидетели, которых против нас выставляют, – три потаскухи да казначей? – «А вы рассчитывали, – возразил тот, – что в таком доме свидетелем окажется епископ Лаодикейский? Полно прекословить, бросайте свою кровать да пойдем». Тут в дверь заглянул какой-то обозный с недоуздком в руке, спрашивая, не видел ли кто мула, мул у них сбежал; солдаты в один голос ему отвечали, что целиком нет, а отчасти видали, так что если он пойдет с ними вместе…

Здесь мой спутник, уже не раз пытавшийся вставить слово в мою безудержно катящуюся речь, наконец сумел ввернуть:

– Но как же твой прадед мог знать столько подробностей об обстоятельствах битвы, которая, по всем подсчетам, учинилась никак не менее шестисот лет назад?

– Ты прав, – отвечал я, – эта битва, как сообщают лучшие историки, была довольно давно; но принимая во внимание, какую воздержную жизнь вел мой прадед, украшая ее, помимо прочих добродетелей, также и немногословием, о выгодах которого вы так прекрасно говорили, я не вижу ничего невероятного в том, что он мог слышать об этом сражении от своего прадеда, который, будь он хоть вдесятеро менее добродетелен и молчалив, все же вел бы жизнь достаточно здоровую, чтобы она позволила ему быть свидетелем этой знаменитой битвы, равно как еще нескольких; а сверх того…

И, не переводя дыхания, я обрушил на него громаду всякого вздора и наконец одолел его настолько, что он поворотил своего мула и отправился повидаться с Галисом, даже не попрощавшись, а я благодаря ему оказался на подъезде к Анкире, где мне ничего не было надобно и где у меня нет хороших знакомых, чтобы ссудить меня деньгами, а я в дороге издержался против расчета. Мне, однако, посчастливилось свести здесь знакомство с одним богатым купцом, не чуждым Музам: узнав, кто я такой, он пожаловался, что покупает жизнеописания Августов, ибо не знает чтения отраднее и назидательнее, однако не может найти хорошего жизнеописания императора Галлиена, но все одни бредни, недостойные образованного человека. Я сказал ему, что счастлив его день, ибо нет человека, способного написать о Галлиене лучше меня; он обрадовался и дал мне хороший задаток, так что теперь я не уеду отсюда, не сочинив жизни Галлиена, ибо погибнет жизнь городов и все во вселенной придет в упадок, если люди перестанут выполнять свои обещания.

Евтих спросил его:

– Должно быть, господин, у тебя есть в распоряжении книги для справок?

– Конечно, нет, – отвечал Поллион: – отправляясь в дорогу, я не мог предугадать, что они мне понадобятся.

– Неужели твоя память столь хороша, что тебе не надобно пособий?

– У меня есть, – отвечал Поллион, – хорошее образование, усердие и вдохновение, а это все, что надобно, чтобы написать жизнь не только Галлиена, но кого угодно куда лучше, чем она была.

– Прости, но я не верю, – возразил Евтих, – что человек серьезный и взыскательный, каким ты выглядишь, может так пренебрегать истиной, чтобы предпочесть ей свои выдумки.

Вместо ответа Поллион схватил кувшин с вином и пустил им в окно; кувшин вылетел в толпу, поднялся шум и вопли, Поллион же сказал вошедшему слуге:

– Поди узнай, что за шум на улице.

Слуга пошел и воротился с известьем, что один человек, думая купить