Генералы и полковники РККА в плену в годы Великой Отечественной войны - Олег Игоревич Нуждин

Неизвестный полковой комиссар перед расстрелом, район г. Киев, август 1941 года

Свою роль, к сожалению, сыграла и собственная пропаганда, распространителями которой были сами же политработники. Одним из самых распространенных аргументов против сдачи в плен использовалось утверждение, что комиссаров, а особенно комиссаров-евреев, в плену ждут издевательства, пытки и неминуемая гибель. Поэтому многие политработники, не желая оказаться в таком положении, предпочитали смерть плену.

Немцы, в свою очередь, отмечали, что в определенных случаях советские командиры и комиссары совершали самоубийство во избежание попадания в плен. Причем так поступали не только те, кто занимал не самые высокие должности, но и представители высшего звена – генералы. В частности, в донесении за 15 сентября 1941 года говорится, что соединения L армейского корпуса прорвали позиции советских войск у д. Лукаши, которые оборонял 173-й полк 90-й дивизии. При зачистке позиции немецкие солдаты наткнулись на так называемый бункер, – землянку или блиндаж, – где, по их сведениям, находились крупные начальники. Однако захватить их не получилось: «командующий красной 42-й армией и комиссар армии избежали пленения самоубийством, в бункере они были обнаружены мертвыми» [119, Fr. 595].

Важное уточнение нашлось в «Журнале боевых действий» 6-й танковой дивизии. В нем сказано, что 15 сентября ее части проводили зачистку оборонительной системы, подрывая те блиндажи, в которых находящиеся там красноармейцы не желали сдаваться. Тем же занимались и солдаты соседней 269-й пехотной дивизии. Именно на ее участке покончил с собой командующий 42-й армией [149, Fr. 234].

Немцы не потрудились назвать фамилии погибших, поэтому нам остается только попробовать угадать, кого же именно они имели в виду. Генералом, как представляется, мог быть начальник штаба 42-й армии генерал Г. А. Ларионов. В настоящее время он числится пропавшим без вести. Один из документов, касающихся его судьбы, относится к 19 июня 1942 года. В нем начальник отдела укомплектования 42-й армии подполковник Чернышев записал, что генерал Г. А. Ларионов приказом по войскам Ленинградского фронта № 0295 от 16.9.1941 года был освобожден от должности начальника штаба армии и переведен в резерв фронта. Фронт на него никаких документов не оформил, видимо, туда он так и не прибыл, и поэтому отдел укомплектования 42-й армии задним числом оформил генерала пропавшим без вести с 18 сентября 1941 года [406, Л. 115]. Кто же был тем комиссаром, что покончил жизнь самоубийством вместе с ним, – до сих пор остается загадкой.

Изменение отношения к комиссарам прослеживалось в ходе военных действий. Уже 5 июля начальник штаба 2-й танковой группы отправил в части указание: «В связи с изменением распоряжения танковой группы относительно распоряжения фюрера II (№ 273/41), абзац 2, приказываю, чтобы все политические комиссары отправлялись дивизионными штабами наверх в танковую группу» [238, Fr. 297].

Летом 1942 года, а точнее 14 августа, в 11-й танковой дивизии появился новый приказ, разосланный во все части и подразделения. Он категорически запрещал с момента получения расстреливать комиссаров [75, Fr. 373]. Через два дня приказ особо повторили для 11-й панцер-гренадерской бригады, указав, что комиссары должны быть направлены в отдел Ic как особые пленные [81, Fr. 353]. Но в 1941-м все было иначе.

Полковой комиссар Е. М. Фомин

Самым известным комиссаром начала Великой Отечественной войны стал полковой комиссар Е. М. Фомин, занимавший должность заместителя командира 84-го стрелкового полка по политической части. Про него написано достаточно много, а его сын Ю. Е. Фомин даже опубликовал в Киеве целую книгу, посвященную своему отцу. Мы же остановимся на единственном сюжете из биографии полкового комиссара – последнем бое, пленении и гибели.

Об обстоятельствах, при которых комиссар Е. М. Фомин попал в плен оставили воспоминания сразу несколько бывших участников обороны Брестской крепости. Одним из первых это сделал писарь штаба 84-го полка А. М. Филь. За ним последовали рассказы П. П. Кошкарова и других, причем все они существенно отличались друг от друга в главном: попал ли полковой комиссар в плен в бессознательном состоянии или же сдался. А. М. Филь, который сам не был очевидцем и писал сыну Е. М. Фомина с чужих слов, утверждал, что полковой комиссар «был без сознания, когда немцы ворвались в занимаемое нами здание», «взрывом он был оглушен и контужен, но скоро пришел в память». Следовательно, Е. М. Фомин, по его версии, находился в беспомощном состоянии, сопротивления оказать не мог, и был захвачен в плен, а не сдался. В тот же день комиссар был расстрелян «у первого форта на пути через деревянный мост от крепости к г. Тирасполю. Там был своего рода “сборный пункт”, и подлая часть, самая малая из числа проходивших 45-дневный сбор “западников” … указала на Вашего отца и его звание» [275, с. 312–313].

Из воспоминаний П. П. Кошкарова следовало, что «несколько бомб прямым попаданием ударили в здание казармы инженерного полка, как раз туда, где размещался штаб. Рухнули перекрытия второго, третьего этажей, и нас, то есть капитана Зубачева, полкового комиссара Фомина, меня и нескольких красноармейцев засыпало с руками. В бессознательном состоянии мы попали в плен» [262, с. 297].

А вот другой очевидец и участник тех событий, красноармеец Д. А. Алексеев, рассказывал об этом совсем иначе. После восьми суток обороны в живых осталось несколько человек, закончились боеприпасы. Немцы, зная о безвыходном положении защитников, ожидали их сдачи. В этот момент полковой комиссар попросил, чтобы ему остригли волосы под машинку так, чтобы походить на красноармейца. Его просьбу выполнили, нашли форму рядового состава, переодели. «Тогда комиссар тов. Фомин … приказал положить пулеметы и все оружие, чтобы не осталось немцам, вытащил из кармана документы и говорит нам: “Ну, товарищи, пришел конец нашей защите крепости, жгите документы”». В течение нескольких минут оставшиеся в живых уничтожили все бумаги – сожгли или порвали в клочья.

Теперь нужно было выходить. Полковой комиссар Е. М. Фомин опасался, что кто-нибудь выдаст, что он политработник, но все убеждали его, что с ним такого не случится. Однако, как только вышли из помещения и сдались, «тут же комиссар был продан, от нас его сразу взяли, и вели нас по разбитой, неузнаваемой крепости, а комиссара вели совсем отдельно и говорили всем, что комиссар». За деревянным мостом через р. Буг у каменного склада полкового комиссара Е.