Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

собранные Львом Шаумяном и Ольгой Шатуновской с санкции Микояна[339]. В любом случае, подготавливая ХХ съезд, Хрущев понимал, что на этом съезде следует дать оценку действиям репрессивной машины Сталина. В этом деле он твердо опирался на Микояна, а также на группу старых членов партии: Алексея Снегова, Ольгу Шатуновскую, Льва Шаумяна, на генерального прокурора СССР Р. Руденко.

Чтобы оценка была объективной, непредвзятой, на роль главного собирателя фактов был выбран Петр Поспелов – архисталинист, редактор газеты «Правда» (1940–1949). Комиссия Поспелова (официально комиссия ЦК КПСС для установления причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии) была создана 31 декабря 1955 года. Полный текст доклада комиссии готовился в спешном порядке в январе 1956-го и был представлен 9 февраля, за несколько дней до начала XX съезда.

4

РЕКОНСТРУКЦИЯ

1956 год. 9 февраля

Москва. Кремль

9 февраля 1956 года они собрались в Кремле на заседание президиума ЦК. Всего 17 человек. Вел заседание первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. Академик Петр Поспелов впервые зачитал доклад своей комиссии. Копии доклада, распечатанные и переплетенные, лежали на столе перед каждым членом президиума. Доклад содержал 72 страницы и был дополнен копиями приказов Сталина, открывших эпоху Большого террора. Помимо Поспелова, доклад готовили члены комиссии Аристов, Шверник, Комаров. Основой доклада послужили материалы КГБ.

9 февраля 1956 года, через два года и одиннадцать месяцев после смерти Сталина, был впервые в истории человечества обнародован, пока только в самом узком кругу первых лиц – руководителей СССР, официальный документ, разоблачающий Сталина как инициатора массовых убийств, неправосудных приговоров и ложных признаний, полученных с применением пыток. В докладе говорилось, что другие члены Политбюро также видели протоколы допросов и знали о применении пыток. Из первых же строк доклада следовало, что в период 1935–1940 годов по обвинению в антисоветской деятельности было арестовано более 1 миллиона 920 тысяч человек, из них расстреляно 688 503[340].

Подробности доклада, описания избиений, мытарств, циничных составлений «списков на уничтожение» были кошмарны. Поспелов, знавший, разумеется, содержание доклада, несколько раз прерывал чтение, чтобы унять волнение, а в одном месте даже заплакал. Когда он закончил, молчание висело в кабинете еще долго. Друг на друга не смотрели. Наконец Хрущев, державшийся очень уверенно, произнес:

– Все все слышали. Речь идет о несостоятельности Сталина как вождя. Что за вождь такой, если людей уничтожает? Я убежден, что теперь мы должны проявить мужество и сказать правду.

Снова долго молчали, приходя в себя. Услышанное всех потрясло.

– А кому сказать? – спросил Каганович. – И вообще, кто дал нам право судить мертвеца?

– Для начала скажем съезду, – ответил Микоян.

Мудрость и опыт аппаратной работы велели ему взять паузу, послушать сначала мнение других, а уж потом высказаться самому. Но был у него и другой опыт, оставшийся со времен собраний в бараках бакинских нефтяников, «мазутной армии». Чтобы сделать человека союзником, надо убедить его, надо смотреть ему в глаза и честно и искренне приводить аргументы.

– Съезду скажем, – повторил он. – Иначе получится, что мы нечестные люди.

– И кто же будет этот «самый честный»? – угрюмо, негромко поинтересовался Молотов. – Кто зачитает такой страшный документ?

– Хотите, Вячеслав Михайлович, вы и зачитайте, – спокойно сказал Хрущев. – Вы один из самых авторитетных руководителей страны.

Молотов побагровел и отвернулся.

– Разрешите высказаться, – сказал Первухин. – Логично будет, если доклад зачитает Петр Николаевич.

Поспелов вздрогнул. Михаил Первухин, генерал, военный инженер, специалист по химическому и ядерному оружию, много лет работал под началом Берии и ко всему привык.

– И надо опубликовать доклад, – продолжил он. – Напечатать и раздать делегатам. И завещание Ленина тоже. И письмо по национальному вопросу. (Имеются в виду продиктованные Лениным незадолго до смерти работы «Письмо к съезду» и «К вопросу о национальностях или об „автономизации»».)

Молотов потряс пальцем.

– Да, вот, кстати, про Ленина вспомнили, – сказал он. – Спасибо, товарищ Первухин. А что будет, если вообще все посыплется? Начнем говорить про Сталина, а нас спросят: а что теперь насчет Ленина? Насчет Маркса? Если Сталин с ними был в одном ряду? И что мы скажем? И кто будет вести эту дискуссию? Мы 30 лет работали со Сталиным, мы стали великой партией, провели индустриализацию, как с этим быть? Получается, что мы не туда завели всю страну? Все сделали неправильно? Как мы ответим на вопросы?

– Да, – сказал Каганович. – Допустим, скажем съезду. Я готов поддержать, если факты есть. Да, было истребление кадров. Я, между прочим, родного брата потерял. Давайте опубликуем и завещание Ленина тоже. Но мы тогда кто? Получится, что и борьба с троцкистами тоже ошибка? Нет, давайте еще думать. Как мы могли возражать Сталину? Все помнят, какая была обстановка! Я ничего не знал из того, что сказано в докладе. Мне НКВД не докладывал.

– Мне тоже, – сказал Ворошилов. – Я впервые услышал о таких страшных делах.

Каганович посмотрел на Ворошилова благодарно и продолжал:

– Нет, тут надо хладнокровно подойти. Строго политически! А то стихию развяжем!

– Верно, – сказал Ворошилов. – Надо делать очень осторожно. Всякая промашка будет иметь последствия. Враги-то ведь были! Были враги! Это не сам Сталин осатанел, это его враги довели! Было в нем и человеческое, было и звериное.

– Вот именно! – сказал Булганин. – Не было одного Сталина, было два! Если обнародовать, то надо уточнить, разделить роль Сталина на два этапа.

Микоян кивнул.

– В этом есть доля истины. До 1934 года был один Сталин, а потом изменился и стал принципиально другим. Узурпатор власти, которого все, и мы тоже, боялись. Я тоже считаю, что было два Сталина.

– Поддерживаю, – добавил Суслов. – В целом верно. Поделим его роль на два этапа.

Первухин выпрямился.

– Нет. Никаких двух Сталиных! Не будем говорить о положительной его деятельности, уже наслушались похвал! В этот раз только критика. Культ личности, истребление кадров.

– Товарищи, разрешите мне, – сказал Маленков. – Конечно, съезду надо доложить. Но про двух Сталиных не надо, люди не поймут. Давайте вообще по-другому это дело представим. Начнем с того, что испытываем чувство радости, оттого что наши товарищи оправданы, мы восстановили их добрые имена!

– Ничего себе радость, – усмехнулся Микоян. – Вы бы еще предложили отпраздновать это дело. Придем на съезд и скажем: «Вот, оказывается, расстрелянные люди, которых мы считали врагами, на самом деле не враги, давайте радоваться, товарищи!» Этого люди уж точно не поймут.

– Такая опасность есть, – сказал Шверник. – О ней забывать нельзя. Если не заговорит ЦК, заговорит улица.

Аверкий Аристов, один из авторов доклада, одобрительно кивнул.

– Вот именно, – сказал он. – Нельзя считать людей за дураков. Это, кстати, связано с высказываниями Молотова, Кагановича и Ворошилова, что члены Политбюро якобы «не знали». Это просто недостойно